Джон был умным. Он учился лучше всех из парней, а я – лучше всех из девчонок. Мы оба посещали продвинутые уроки для отличников. Больше всего он любил историю и всегда читал все, что задавали, но был хорош и в математике, и в физике с химией. Уверена, это не изменилось.
Если Питер вырос последним из парней в нашем классе, то Джон был первым. Мне нравились его золотистые волосы, светлые и солнечные, как початки молодой кукурузы. Он был невинный и розовощекий, как мальчишка, который никогда не попадал в неприятности, и все соседские домохозяйки были от него без ума. Он производил на них особенный эффект. И это делало его идеальным партнером по преступлению. Они с Питером всегда безобразничали вместе. Джон был умным и выдавал великие идеи, но слишком скромничал. Он не любил говорить, потому что заикался.
Джону нравилось быть мозгом операции, тогда как Питер хотел быть звездой. Поэтому как почести, так и наказания всегда доставались Питеру, ведь тот был проказником, а такого ангелочка, как Джон Амброуз Макларен, невозможно было в чем-то обвинить. Да и винить их было сложно. Люди очарованы красивыми мальчиками. В качестве наказания красивых мальчиков снисходительно треплют по голове и восклицают: «Ох, Питер!», их даже по запястью не шлепнут. Наша учительница английского, мисс Хольт, называла их «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид», о которых никто из нас даже не слышал. Питер уговорил ее показать нам фильм на уроке, а потом они весь год спорили о том, кто из них Бутч, а кто – Сандэнс Кид, хотя для всех это было очевидно.
Могу поспорить, что по Джону сохнут все девчонки в его школе. Когда я увидела его на Модели ООН, он держался так уверенно, сидел с прямой спиной, расправив плечи, и был чрезвычайно сосредоточен. Если бы я училась с ним в одной школе, то была бы президентом его фан-клуба. Я бы взяла бинокль, запаслась зерновыми батончиками и разбила лагерь у его шкафчика. Я бы запомнила его расписание, знала бы наизусть, что он ест на обед. Интересно, он еще любит двухэтажный сэндвич с арахисовой пастой и джемом на цельнозерновом хлебе? Я столько всего о нем не знаю.
Из моих грез меня выдергивает доносящийся с улицы гудок машины. Питер! Под этот звук я виновато подпрыгиваю. Мой первый импульс – спрятать письмо, засунуть его подальше в коробку из-под шляпы и никогда о нем больше не думать. Но потом я решаю, что это было бы безумием. Разумеется, я напишу ответ Джону Амброузу Макларену. Было бы грубо этого не сделать.
Поэтому я кладу письмо в сумку, надеваю белый пуховик и бегу на улицу, к машине Питера. На земле еще лежит снег после недавней метели, но он выглядит грязным, как старый ковер. Когда дело касается погоды, я из тех, кто предпочитает «все или ничего». Пусть снег либо растает, либо выпадет на несколько сантиметров, чтобы проваливаться в него по колено.
Когда я сажусь к Питеру в машину, он с кем-то переписывается.
– Что-то важное? – спрашиваю я.
– Да нет, – отвечает он. – Это просто Джен. Она хотела, чтобы я ее подвез, но я сказал, что мы не сможем.
По коже бегут мурашки. Меня раздражает, что они так много переписываются, что они так легко общаются, что она может взять и попросить ее подвезти. Но они друзья, просто друзья. Я продолжаю повторять себе это. Питер говорит мне правду, ведь мы обещали друг другу.
– Угадай, кто написал мне письмо?
Парень выезжает на дорогу.
– Кто?
– Угадай.
– Мм… Марго?
– Что в этом неожиданного? Нет, не Марго. Джон Амброуз Макларен!
Питер выглядит озадаченным.
– Макларен? С чего ему писать тебе письмо?
– Потому что я первая ему написала, помнишь? Как и тебе. У меня было пять любовных писем, и только его так ко мне и не вернулось. Я думала, оно навсегда пропало, но во время бурана ему на подъездную дорожку упало дерево, и мистер Барбер приехал его оттащить и передал письмо.
– Какой еще мистер Барбер?
– Он купил старый дом Джона. У него своя фирма по благоустройству. Но это все не важно. Суть в том, что Джон только на прошлой неделе получил мое письмо, поэтому он так долго не отвечал.
– Хм, – отзывается Питер, настраивая печку. – И он написал тебе настоящее письмо? Не электронное?
– Да, настоящее письмо, которое принесли в почтовый ящик. – Я пытаюсь понять, не ревнует ли он, понять, затронуло ли его хоть чуть-чуть это неожиданное развитие событий.
– Хм, – снова повторяет Питер.
Второе «хм» звучит скучно, незаинтересованно. Он нисколечко не ревнует.
– Ну и как там Сандэнс Кид? – он посмеивается. – Макларен терпеть не мог, когда я его так называл.
– Помню, – говорю я.
Мы стоим на светофоре. Перед школьными воротами выстроилась очередь из машин.
– И что он тебе написал?
– О, да так, просто «как дела» и все такое, ничего особенного.
Я смотрю в окно. Мне не хочется делиться с ним подробностями, потому что его хмыкающая реакция этого не заслужила. Неужели нельзя было хотя бы сделать вид, что ему интересно?
Питер стучит пальцами по рулю.
– Надо будет с ним затусить.
Мысль о Питере и Джоне Амброузе Макларене в одном помещении доставляет мне дискомфорт. На кого я буду смотреть?
– Хм, можно, – говорю я уклончиво.
Похоже, заговорить о письме было не лучшей идеей.
– Кажется, у него до сих пор моя старая бейсбольная перчатка, – размышляет Питер. – А он говорил что-нибудь обо мне?
– Что, например?
– Не знаю. Может, спрашивал, как у меня дела?
– Вообще-то нет.
– Хм. – Питер обиженно опускает уголки губ. – Что ты ему ответила?
– Я только получила письмо. У меня не было времени ему ответить.
– Когда будешь отвечать, передавай ему от меня привет, – говорит он.
– Хорошо. – Я опускаю руку в сумку, чтобы убедиться, что письмо еще там.
– Так, погоди, если ты отправила любовные письма нам пятерым, значит, мы одинаково тебе нравились?
Питер смотрит на меня выжидающе. Знаю, он ждет, что я скажу, что он нравился мне больше всех, но это была бы неправда.
– Да, вы мне нравились абсолютно одинаково, – признаюсь я.
– Бред! Ну же, кто тебе тогда нравился больше? Ведь я, да?
– Питер, на этот вопрос невозможно ответить. Все относительно. Я могла бы сказать, что больше всех мне нравился Джош, потому что он нравился мне дольше всех. Но нельзя сказать, кто нравится тебе больше, по тому, как долго ты в него влюблен.
– Влюблен?
– В смысле, как долго он тебе нравится, – поправляюсь я.
– Ты сказала «влюблен».
– Но имела в виду «нравится».
