– Надвигается шторм, – поет она. – С тех пор как ты ушел, дожди льют ведром. – Вдруг она замолкает. – Нужно устроить вечер кабаре! Ты только представь, Лара Джин! Ты в смокинге, я в облегающем красном платье склоняюсь над пианино. У мистера Моралеса случится сердечный приступ.
– Давайте обойдемся без сердечных приступов, – хихикаю я. – А вот трясущиеся руки ему обеспечены.
Сторми пожимает плечами и продолжает напевать, слегка покачивая бедрами. «Надвигается шторм…»
Она бы так и пела весь день, если бы я ее не отвлекла.
– Сторми, расскажите, где вы были, когда погиб Джон Ф. Кеннеди?
– Это случилось в пятницу. Я пекла перевернутый ананасовый пирог для собрания бридж-клуба. Поставила его в духовку, а потом увидела новости. В итоге я совсем забыла про пирог и чуть весь дом не спалила. Пришлось потом перекрашивать кухню, столько на ней было сажи. – Она качает головой. – Этот человек был святым. Настоящим принцем. Если бы я встретила его в свои лучшие годы, мы бы неплохо провели время. Знаешь, я флиртовала с Кеннеди однажды, в аэропорту. Мы стояли рядом за барной стойкой, и он угостил меня сухим мартини. Аэропорты в те времена были куда более роскошные. Люди наряжались для путешествий. А нынешняя молодежь натягивает в самолет свои ужасные сапоги из овечьей шерсти и пижамные штаны, смотреть больно. Я бы в таком виде даже за почтой не вышла.
– Про кого из Кеннеди вы говорили? – спрашиваю я.
– Что? О, я даже не знаю. Так или иначе, у него был подбородок Кеннеди.
Я прикусываю губу, чтобы не улыбнуться. Сторми и ее похождения!
– А можно мне рецепт вашего перевернутого ананасового пирога?
– Конечно, дорогая. Тебе понадобится обычный бисквитный торт из коробки, консервированные ананасы, коричневый сахар и коктейльная вишенка для украшения. Главное, чтобы ананасы были колечками, а не кусочками.
Звучит просто ужасно. Я пытаюсь дипломатично кивать, но Сторми видит меня насквозь и говорит сердито:
– Думаешь, у меня было время сидеть и месить тесто для пирогов, как какая-то скучная старая домохозяйка?
– Вы никогда не будете скучной, – спешу я ее заверить, потому что это правда и потому что я знаю, что ей будет приятно это слышать.
– Тебе надо поменьше печь и побольше жить, – ворчит она раздраженно, хотя никогда раньше на меня не злилась. – Молодые не ценят свою молодость, – она хмурится. – У меня ноги болят. Принеси мне тайленол, пожалуйста.
Я вскакиваю, надеясь побыстрее вернуть ее расположение.
– Где он у вас лежит?
– В кухонном ящике, у раковины.
Я роюсь на кухне, но таблеток не вижу. Батарейки, тальк, стопка салфеток из Макдоналдса, пакетики сахара, почерневший банан. Украдкой я бросаю банан в мусорное ведро.
– Сторми, я не вижу здесь тайленола! Может, он где-нибудь еще?
– Забудь, – говорит она резко, подходя ко мне сзади и отодвигая в сторону. – Сама найду.
– Может, заварить вам чаю?
Сторми уже в возрасте, поэтому так себя ведет. Она не хотела быть грубой. Я в этом уверена.
– Чай для старух. Я выпью коктейль.
– Уже несу, – говорю я.
13
Мои занятия «скрапбукинг для пенсионеров» официально начались. Не буду отрицать, посещаемость меня разочаровала. Сегодня здесь только Сторми, Алисия Ито – бодрая и крепкая старушка с аккуратными отполированными ногтями и короткой стрижкой, и хитрый мистер Моралес, который пришел только потому, что запал на Сторми. Или на Алисию. Сложно сказать наверняка, так как он флиртует с обеими, и каждой посвятил по странице своего альбома, который решил назвать «Старые добрые времена». Страницу Сторми мистер Моралес украсил музыкальными нотами, клавишами пианино и фотографией, на которой они вместе танцуют на прошлогодней дискотеке. Страницу Алисии он еще не закончил, но по центру уже приклеил фотографию, где та сидит на скамейке во дворе, глядя перед собой, и украсил ее цветочками. Очень романтично.
Бюджет мне выделили скромный, поэтому я принесла собственные материалы. Кроме того, я велела своим ученикам собрать картинки из журналов, а также всякие мелочи, вроде помпонов и пуговиц. Сторми такая же барахольщица, как и я, и у нее нашлось множество сокровищ: кружева с платьев, в которых крестили ее детей, коробок спичек из мотеля, где она познакомилась с мужем («Не спрашивай», – сказала она на это), корешок билета из парижского кабаре. «Париж 1920-го! – всполошилась я. – Вы встречали Хемингуэя?» Но Сторми лишь бросила на меня презрительный взгляд: вообще-то она не настолько старая, а мне следует подучить историю.
У Алисии более минималистический и аккуратный стиль. Моим черным маркером для каллиграфии она подписала каждую фотографию японскими иероглифами.
– Что здесь написано? – спрашиваю я, указывая на снимок, где Алисия и ее муж, Фил, стоят у Ниагарского водопада. Они держатся за руки и облачены в желтые дождевики.
Алисия улыбается.
– Здесь написано «День, когда мы попали под дождь».
Значит, Алисия тоже романтик.
– Должно быть, вы очень по нему скучаете.
Фил умер год назад. Я встречалась с ним лишь несколько раз, когда помогала Марго с организацией пятничных вечеров. У Фила был старческий маразм, и он почти не разговаривал. Обычно он сидел в инвалидном кресле в общей комнате и всем улыбался. Алисия от него ни на шаг не отходила.
– Я скучаю по нему каждый день, – отвечает она, прослезившись.
Сторми втискивается между нами, с зеленой блестящей ручкой за ухом, и говорит:
– Алисия, тебе бы чуть оживить свои страницы. – Она подталкивает в ее сторону набор наклеек с зонтиками.
– Нет, спасибо, – натянуто отвечает Алисия, отодвигая свой альбом подальше от Сторми. – У нас с тобой разные стили.
Сторми щурится.
Я подбегаю к колонкам и увеличиваю звук, чтобы разрядить обстановку. Пританцовывая, Сторми подходит ко мне и поет:
– Джонни – ангел, Джонни – ангел, Джонни, ты мой ангел…
Мы наклоняем головы друг к другу и продолжаем хором:
– Я мечтаю о нас с тобой и том, что между нами будет.
Когда Алисия уходит в туалет, Сторми говорит:
– Какая же она зануда, фу!
– Вовсе она не зануда, – защищаю я ее.
Сторми направляет на меня палец с ярко-розовым маникюром.
– Не смей любить ее больше меня только потому, что вы обе азиатки.
Проведя какое-то время в доме престарелых, я привыкла к слегка расистским комментариям пенсионеров. Сторми хотя бы больше не говорит о нас как о людях «восточной внешности».
– Вы мне одинаково нравитесь, – уверяю ее я.
