– Что?
– Мы идем в дом. Давай за мной.
Вместе мы перелезли через забор в передний двор. Я отчаянно надеялась, что Огайо на месте не окажется или же он не увидит и не учует нас из-за дождя. Этот собачий монстр был вполне способен порвать гостей на куски. Передняя дверь в дом была заперта, свет на первом этаже не горел. Зато он горел наверху.
Я потащила Такера к конуре и замерла на месте, увидев неуклюжий силуэт огромного ротвейлера, по всей видимости, спящего. Но в неподвижности Огайо было что-то неестественное.
У меня похолодели руки. Момент настал. Я забралась на конуру и дотянулась до водосточной трубы – я запомнила, что так делал Майлз, когда мы покидали дом той ночью. Она была укреплена деревяшками, торчащими под странными углами – как бы удобными ступеньками и ручками. Вероятно, их прикрепил сюда Майлз. Главной сложностью для меня было, взбираясь по ним, не взорваться от жгучей боли, пронизывавшей все тело.
Через несколько минут мы с Такером уже были на скользком от дождя навесе над крыльцом, а затем начали постепенно продвигаться по направлению к комнате, где горел свет.
Окно было чуть приоткрыто – достаточно для того, чтобы я могла просунуть в щель пальцы и потянуть раму на себя. Так мы оказались внутри.
Я начала подмечать всякие мелочи: блокноты, выпавшие из шкафа; кусок Берлинской стены на шкафу, припавший на один бок, словно часть его была отбита; нацарапанные на стенах слова. На тумбочке стояла рамка с фотографией. Это был черно-белый снимок мужчины, очень похожего на Майлза: одна бровь вздернута, черная авиационная куртка, и все это на фоне послевоенного бомбардировщика.
– Его здесь нет, – сказала я. – Мы должны осмотреть весь дом.
– А как насчет Кливленда? – поежился Такер.
– Думаю, он смылся. Машины-то нет.
Но мои слова не слишком убедили его.
– За мной. – Я подошла к двери и открыла ее. Затхлый запах чуть не сбил меня с ног, и я поняла, насколько комната Майлза, пахнущая мятным мылом и сладостями, обязана своим очарованием Майлзу.
Такер последовал за мной в узкий коридор с дверьми вдоль него, все они были открыты, и в них хозяйничали дождь и ветер. Здесь было так холодно, так грустно, что я вообще не понимала, как Майлз мог жить в этом доме. Такер прошел в другой конец коридора, где имелась лестница, ведущая на первый этаж. Одинокая электрическая лампочка над ступенями отбрасывала на его черные волосы свет в форме нимба.
Такер шумно втянул воздух.
– Вот черт!
– Что?
– Вот черт, Алекс, вот черт! – Он помчался вниз, перепрыгивая через ступеньки. Я подбежала к лестнице и посмотрела вниз.
Там, прислонившись к стене и согнувшись, сидел Майлз.
За секунду я слетела сверху вниз по лестнице. Такер уже говорил по мобильнику с оператором службы 911. Я опустилась на колени рядом с Майлзом, желая коснуться его, но не смея сделать этого, – не знала, что меня ждет. Кровь медленно капала на его очки; под ее тяжестью они сползли с носа и повисли на ухе.
Окажется ли он холодным? Таким же мертвым и пустым, как дом вокруг него?
Этого не могло быть. Это мои галлюцинации. Я могу прогнать их, если очень постараюсь.
Но я не могла. Все вокруг было настоящим.
Я положила дрожащую руку на его грудь. И ничего не почувствовала. Приложила к груди ухо, закрыла глаза и молилась, действительно молилась, впервые в жизни – лишь бы кто из Богов внял мне.
Не уходи. Не уходи.
Затем я услышала это. И почувствовала почти незаметное колебание его груди – вверх-вниз, его дыхание.
Такер оттащил меня от него.
– Он дышит? – спросила я. – Он действительно дышит?
– Да, – сказал Такер. – Да, он дышит.
Пятьдесят восьмая глава
Когда «Скорая помощь» забрала Майлза из дома на носилках, мы сели на переднее крыльцо. Копы нашли машину Кливленда неподалеку – она врезалась в дерево, а сам он шатался вокруг нее в яростном пьяном ступоре. Свести концы с концами было не трудно.
Такер отвез меня обратно в больницу. К моему удивлению, никто на меня не кричал, мне добавили в шов несколько стежков, измерили давление и оставили в больнице еще на два дня, практически под арестом.
Я не возражала. Потому что на следующее утро у меня появился сосед по палате.
Пятьдесят девятая глава
– Мистер Лобстер. Как вы считаете, мои волосы скорее коммунистического красного цвета или такого красного, как у вас?
Утреннее солнце залило плиточный пол и белые простыни, отчего комната купалась в тепле. «Белый шум» машины под окном заглушал пиканье мониторов рядом с кроватью. Другими посторонними звуками были лишь время от времени шаги в коридоре и работающий где-то телевизор.
– Пожарная машина.
Я едва услышала его, так тихо он сказал это. Поначалу я даже не была уверена, что он не спит; его глаза были едва приоткрыты, но он облизывал губы.
– Пожарная машина, – снова сказал он, на этот раз чуть громче. – Земляника, знак «стоп», божья коровка, вишневый сок, помидор, тюльпан…
Он медленно поднял руку и потянулся к тумбочке:
– Очки.
Они были у меня на указательном пальце правой руки. Я осторожно взяла его руку и положила их ему на ладонь. Майлз какое-то время повертел их в руках, а потом надел. Несколько раз моргнул и уставился в потолок.
– Я мертв?
– К счастью, нет. Знаю, ты основательно помешался на этой идее, но у тебя ничего не получилось.
– А еще говорят, что хорошие люди умирают молодыми, – сказал он надтреснутым голосом. Я улыбнулась, хотя при этом мне казалось, будто в левую часть моего лица поназабивали гвоздей.
– Мы с тобой далеко не в идеальном состоянии, ты помнишь об этом?
Он нахмурился и попытался сесть, но со стоном упал на спину.
– Боже… что случилось?
– Тебя избили и сбросили с лестницы. Хочешь объяснить, что ты такого натворил?
– На самом-то деле я плохо помню. Я был расстроен…
– Да. Это я поняла.
– Все должно было пойти не так. Я провоцировал его. – Он огляделся. Увидел еще одну кровать. – Ты тоже лежишь в этой палате?
Я кивнула.
– Кто-то нас любит. – Он осторожно, морщась, повернул голову и посмотрел на меня:
– Твое лицо.
Я снова улыбнулась, ждала, когда же он наконец заметит.
– Только левая сторона, – сказала я. – Доктор вынул все стекло. Сказал, когда опухоль и краснота спадут, я буду выглядеть почти так же, как и прежде. Плюс множество шрамов.
