Господи Иисусе, что со мной происходит?
Я сильно потянула себя за волосы и повернулась, чтобы уйти, но он сказал:
– Эй, подожди, прежде чем ты пойдешь…
Я повернулась к нему. Он тер свою шею, смотрел в сторону и молчал.
– У меня есть для тебя еще одно предложение, – сказал он и, заметив, как переменилось мое лицо, быстро добавил: – Оно не имеет ничего общего с прежним. Это не чье-то задание, клянусь. Это… а… это то, о чем я хочу тебя попросить. Ты говорила, что не можешь больше найти никаких сведений о Скарлет и МакКое. Моя мама ходила в школу с ними обоими, и я подумал, если ты хочешь… э…
– Да?
Майлз глубоко вдохнул, задержал дыхание и, стоя с выпяченной грудью, настороженно смотрел на меня. Затем выдохнул и сказал:
– Ты хочешь встретиться с ней?
Я моргнула:
– Что?
– Я тебе говорил, что раз в месяц езжу в больницу? И сейчас вот собираюсь – до начала занятий. Я могу подхватить тебя по пути. Туда-сюда можно обернуться за восемь часов, но если ты не хочешь, то я пойму…
Чем дальше он говорил, тем более понурым становилось его лицо, словно Майлз решил в конце концов, что это плохая идея. Я позволила ему понервничать, но долго выносить жалкое выражение его лица не смогла и издала сдавленный смешок.
– Да, конечно же, я поеду. – Я и представить не могла, что мне выпадет столь блестящая возможность поговорить с его мамой. Нет никаких сомнений, что она обладает бесценной информацией о Скарлет и МакКое. И… о, блин…
Я покачивалась, стоя на месте. Речь шла не только о Скарлет и МакКое. Майлз хотел, чтобы я познакомилась с его матерью. И я согласилась сделать это.
Он приободрился, но все же выглядел встревоженным, словно готов был произнести: «Правда?», а я, по его мнению, готова была ответить: «Нет».
– Сначала нужно поставить в известность родителей, – сказала я. – Но я смогу поехать. Когда ты отправляешься?
– В субботу. Рано утром, поэтому…
– Ни о чем не беспокойся; я ранняя пташка. – Я увидела, что из-за угла выходит мама и направляется к аквариуму и Чарли.
– Да вот она. Я сейчас же и спрошу.
– Нет… ты не должна… – Но я уже махала маме.
– Майлз приглашает меня поехать с ним навестить его мать.
Мама изучила Майлза и, очевидно, вспомнила, что он принес меня домой после приступа, а Майлз тем временем переводил взгляд с мамы на меня, и в этом взгляде была паника, которую я никогда не замечала на его лице прежде.
– Вы собираетесь навестить ее? – спросила мама с определенной долей интереса. Но мне показалось, что свой вопрос она закончит словами «в тюрьме?».
– А… Да… – сглотнул Майлз. – Я езжу к ней раз в месяц. С ней ничего серьезного, правда, но, э, она лежит в больнице в Гошене.
– В больнице?
Майлз снова посмотрел на меня.
– В психиатрической больнице.
Мама целую минуту не произносила ни звука. Когда она снова заговорила, то сделала это осторожно, и ее голос был почти… счастливым.
– Ну, я думаю, это хорошая идея, – сказала она. На лице Майлза читалось облегчение, но мое сердце ухнуло вниз. Почему мама так радуется тому, что я поеду в психушку?
И почему, по ее мнению, это хорошая идея?
У меня было такое чувство, будто она ударяет меня по низу живота, и каждый удар означает:
Я не хочу быть с тобой.
Ты мне не нужна.
Я тебя не люблю.
Тридцатая глава
В субботу утром Майлз стоял на пороге моего дома в авиационной куртке. Его руки были засунуты глубоко в карманы. Дыхание затуманило стекло входной двери.
Он оглядел меня с ног до головы. Пижама и тапочки-кошки.
– Почему ты еще не готова?
– Мама сказала, что я должна накормить тебя завтраком.
Майлз заглянул через мое плечо на кухню:
– Я не знал, что вы едите. Подожду в грузовике…
– Нет-нет, все в порядке. – Я втащила его за рукав в дом. – Серьезно, все будет гораздо проще, если ты войдешь и поешь.
Майлз снова посмотрел в сторону кухни. Я знала, что у него текут слюнки, – запах еды стоял у входной двери с того самого момента, как мама начала готовить завтрак.
– А твой папа дома? – спросил Майлз.
– Да.
Между его бровей пролегла морщинка.
– Он большей частью безобиден, но ты должен соображать, что говоришь. – И, понизив голос, я добавила: – Любой папа не может быть полным засранцем.
Это, похоже, убедило его. И он снял куртку. Я взяла ее у него из рук и чуть не оказалась на полу под ее тяжестью.
– Боже Всемогущий! – Я вернула куртку ему. – Почему она такая тяжеленная?
– Это летная куртка, – объяснил Майлз. – У меня есть еще одна, она полегче, но в ней я выгляжу подозрительным типом. Что ты делаешь?
– Нюхаю ее. – Я сунула нос в воротник. – Она всегда пахнет табаком?
– Да. Опа ужасно много курил.
– Опа?
– Прошу прошения, я имел в виду моего дедушку.
Я все-таки умудрилась повесить куртку на крючок рядом с дверью и втолкнула Майлза в кухню.
– О, ты уже здесь! – Мама изобразила удивление. – Я поставила тебе прибор рядом с прибором Алекс.
Глаза Майлза словно остекленели, когда он провел взглядом по стоявшим на столе яичнице, колбасе, бекону, тостам и апельсиновому соку. Я с силой усадила его на стул.
– Очень приятно наконец-то познакомиться с тобой, Майлз. – Папа потянулся вперед, чтобы пожать Майлзу руку, а тот смотрел на него, словно язык проглотил. – Позавтракаешь с нами перед дальней дорогой?
– Буду рад.
– Прекрасно! Тебе много известно о Французской революции?
– Например?
– Когда она произошла?
– Между 1789 и 1799.
– Двадцатого июня 1789 года была дана…?
– Клятва в зале для игры в мяч.
– C 1793 по 1794 – это…?
– Эпоха террора, – ответил Майлз, потирая шею.
– А полное имя Робеспьера…?
– Максимильен Франсуа Мари Исидор де Робеспьер.
– Превосходно, сэр! – улыбнулся папа. – Лекси, он мне нравится. Ну что, приступим к трапезе?
Я наполнила тарелку Майлза, поскольку он сидел, опустив глаза, и казался парализованным. Отец забрасывал его вопросами по истории, пока они не добрались до Второй мировой, и тут уж пустились в азартную аналитическую дискуссию о военной тактике.
