— Не произносите при мне слова «кофе», — содрогнулась
Марина.
— Не будем, обещаю. Это самое меньшее, что мы можем для
тебя сделать, — пробормотал Покровский, обняв дочь за плечи.
Ясное дело! Он думал, что Марина влюблена в убийцу. Наташа
посмотрела на его глубоко сочувствующую физиономию и усмехнулась. Слеп, как все
родители.
— Он признался? — первым делом Спросил Генрих,
накрыв на стол со скоростью ловеласа, рассчитывающего после ужина соблазнить
свою даму. , — О да! — ответил Покровский. — Еще как признался!
Сцена, произошедшая в кафе после того, как Наташа уличила
Валеру Козлова в двух убийствах и в покушении на свою жизнь, вряд ли забудется
свидетелями. Услышав об оперативной съемке и сообразив, что его в прямом смысле
слова поймали за руку, Козлов испугался и побледнел. Но длилось это всего лишь
секунду — в следующий миг он распрямил плечи и, словно персонаж из сказки,
волшебным образом преобразился. Из застенчивого, милого и смущенного молодого
человека превратился в циничного и наглого типа.
Сел обратно за столик, из-за которого вскочил было в порыве
негодования, и закинул ногу на ногу. Негодько тоже сел, и со стороны могло
показаться, что между ними не происходит ничего особенного.
— Как вы догадались? — первым делом спросил Козлов
у Наташи.
— Тебе не надо было брать фотографию, — коротко
ответила она. — Из моей комнаты.
— Может, и не надо. Но я ведь не знал, что вы такая
сообразительная. На вид — баба как баба.
— А как тебе удалось бандитов на меня натравить? Ведь
из Березкина ты не уезжал?
— Интересно? — хмыкнул Козлов. — Позвонил
своему приятелю, который мне был должен тридцать баксов, и обещал простить
долг, если он воткнет в вашу дверь записку.
— Ха! — сказала Наташа. — Я предполагала
нечто подобное.
Покровский, который ни слова не понял из их разговора, изо
всех сил пытался сдержать эмоции.
— Чего растерялись, Андрей Алексеевич? —
насмешливо обратился к нему Валера Козлов и прищурил умный крапчатый
глаз. — Не ожидали?
Я знал, что не ожидали. Если бы не эта дура, меня бы никогда
даже не заподозрили.
— Ничего себе! — воскликнула оскорбленная Наташа,
которую Козлов явно подразумевал под словами «эта дура». — Я вывела его,
такого умного и хитрого, на чистую воду, и я же еще и дура!
— Это просто стечение обстоятельств, — отмахнулся
он. — Не появись вы в неподходящее время в неподходящем месте, и Андрей
Алексеевич уже сидел бы в тюряге — весь в слезах и униженных просьбах сделать
для него хоть что-нибудь. А вы? — перешел он на другой, более трагический
тон, сверля Покровского раскаленным взглядом. — Вы думали, что будете
унижать меня, топтать мое достоинство, и все сойдет вам с рук? Вы полагали, что
я дерьмо, прилипшее к тротуару? Только потому, что я работал в трактире, вы
записали меня в разряд неудачников?!
— Я просто видел, что вы плохой человек, Валера.
Поэтому испытывал к вам неприязнь, — спокойно ответил Покровский. —
Все остальное было проявлением этой неприязни. Мне казалось, что я защищаю свою
дочь.
— Ваша дочь! Ваша дочь была бы на седьмом небе от
счастья, выйдя за меня замуж! И я бы сразу стал человеком. У меня была бы
квартира, загородный дом, машина! Вы бы, такой умный, гнили в тюрьме, а я бы
пользовался всем, что у вас было. Но вы все испортили, связавшись с этой..,
финтифлюшкой!
И он кивнул на Наташу. Та немедленно нахохлилась, как
попугай, которого хозяин ни с того ни с сего решил научить разговаривать.
— Ты считаешь, что настоящий человек — тот, кто отнял у
другого его жизнь?
— Тот, кто все завоевал сам. Не важно, каким способом!
Он — победитель. Я —'победитель.
Я должен был победить! Мы были бы счастливы с вашей
дочерью! — продолжал извергаться вулканом Козлов. — В вашем доме! Без
вас. Я бы утешал ее и берег.
— Вот почему, Андрей Алексеевич, он не отравил
вас! — снова встряла Наташа. — Он не хотел, чтобы вы умерли. Он
собирался доказать вам свою интеллектуальную состоятельность. Вероятно,
впоследствии этот тип рассчитывал проинформировать вас о том, какой блестящий
план он задумал и осуществил. Чтобы его приняли всерьез, речь должна была идти
не меньше, чем о жизни и смерти. Поэтому он начал убивать.
— Я делал это из любви к Марине, — пожал плечами
Козлов. — Она-то видела мой потенциал!
— Вот вы говорите, что любите Марину, — встряла
Наташа, — а сами собрались отправить в тюрьму ее отца.
— А кто сказал, что я должен любить его тоже? —
удивился Козлов.
— Не слишком ли жестокий способ доказать, что у тебя
есть мозги? — спросил Покровский. Он говорил спокойно, но Наташа видела,
как бьется жилка у него на виске.
— Вы имеете в виду убиенных теток? Вам их, конечно,
жаль? Пришлось ими пожертвовать, черт побери! Мне нужен был живой материал для
постановки моего спектакля. Я все отлично срежиссировал — удалась каждая
мизансцена! Единственное, чего я не смог учесть, так это вашего, — он
приторно улыбнулся Наташе, — внезапного приезда. Вы спутали мне все карты.
Вы дали Андрею Алексеевичу алиби, которого у него не должно было быть.
Причем дали дважды! Так что второе убийство — ваша личная
заслуга. Я бы ограничился и одним.
Но… Честно сказать, второе получилось чертовски эффектным!
Можно сказать — идеальным. Я совершил его в точности так же, как первое.
Выдержал стиль. Мне понравилась ваша реакция.
— Идеальных убийств не бывает! — возвестила Наташа
прокурорским тоном. — И потом: совершенно не факт, что Андрея Алексеевича
обязательно посадили бы.
— Вот вы, — неожиданно обернулся Козлов к
Негодько, — представитель правоохранительных органов.
— Ну, — сказал тот, не найдя, по видимости, ничего
более умного для ответа.
— Допустим, у вас улики против Покровского.
Кроме того, у Покровского есть мотив и нет алиби.
Что бы вы с ним сделали?
— Арестовал, — с важностью заявил Валентин
Львович. — Если улики есть, то безусловно арестовал бы.
— Так что мы с Андреем Алексеевичем вам обязаны, —
заключил Козлов. — Я — тюрьмой, а он — свободой.
Наташа скромно сложила ручки перед собой, и Покровский тихо
сказал ей:
— Вас мне послало провидение!
— Нет, всего лишь фирма по трудоустройству, — тоже
шепотом ответила она.
— Послушайте! — неожиданно подал голос Сева
Шевердинский. — Я тут человек посторонний, я ни в чем толком не
разобрался, но понял только одно: в этой чашке — отравленный кофе.
И он дрожащим пальцем указал на изящную чашечку с синей
каймой по краю.
— Разрази меня гром! — воскликнул Негодько и навис
над столиком, растопырив руки. — Все пошли вон! А этого — к нам в
машину! — приказал он стоявшему поблизости лейтенанту, кивнув на
усмехающегося Козлова. — И обыщи его! А то отравится по дороге, отвечай
потом.
