– Я запомнил, – проскрежетал Эстайн. – Ты лучник и учитель лучников. Вот, я положил. Кто быстрее?
Ладонь эльфа выстрелила вперед… и схватила пустоту.
– Мальчик был лучше всех, – задумчиво сказал паук, катая костяшку. – Маленький мальчик был быстрее. И дети…
– Побили его? – Эльф запросто коснулся когтя, забрал кость и повертел ее в пальцах. – Радовались вместе с ним? Учились у него? Дети, они…
– Дети ушли. А мальчик стоял и смотрел на женщину, которая грозила небу мечом. Стоял и смотрел. Над ними было солнце. Белое. Дети не были довольны, что тот мальчик оказался быстрее девочек. – Паук замер, одиночество неведомого мальчика весьма занимало его.
– А потом? – тихо спросил эльф.
– Потом я проснулся, – сказал паук. – Иначе я сказал бы ему…
Даэмар подождал, потом протянул руку сквозь решетку и положил на горячую лапу.
– Я сказал бы ему… – Эстайн мялся. – Сказал бы, что он больше не будет один. Если нет имени, имя можно найти. Камни не стоят радости и печали. И победы… не стоят. А вот когда ты не один… я был бы ему другом, лучник.
Помолчали.
– Как это – больно? – вдруг спросил паук. Его внимательные белые глаза засветились перламутровым белым огнем.
Даэмар поежился и накинул капюшон плотной зеленой накидки, словно озяб. Он протянул руку, снова коснулся жестких, блестящих щетинок паука, осторожно провел по ним.
– Не могу объяснить, – наконец медленно выговорил он. – Не могу, па… чужак. Эстайн. Больно – это… чувство. Чувство тела. Телу бывает больно. И ему бывает хорошо. – Острое, умное лицо Даэмара чуть занялось маревом румянца. Он поглаживал боевой хитин, избегая кончиками пальцев острых ворсинок с ядом – и подбирал слова.
Слова не шли.
– Поэтому я буду воевать против своих, – скрипнул паук. – Не могу объяснить им. И не могу встать и уйти. А они будут жить, как могут… от рождения. От сотворения. Убивать и есть. Есть и убивать… ваш мир. И им не будет больно. Никогда.
– Никогда… – покачал головой эльф. – Но тебе…
Эстайн тронул кончиком когтя тяжелую бляху, впаявшуюся в хитин.
– Кажется, мне больно здесь. От снов. От мыслей. От того, что нельзя… съесть чужой мир, который жил до тебя. Это неправильно – портить чужой мир. Есть. Пожирать. Как обмануть в игре. А мои братья хотят этого. И мне больно.
Эльф задумчиво катал на ладони кости, которые переваливались с грани на грань. Шестерка – единица. Шестерка – и снова единица…
– Ты действительно странный, Эстайн, – наконец сказал он. – Сны. Женщина, грозящая небу мечом. Ты странный. Но если придется, я пойду с тобой в бой и буду биться плечом к плечу с тобой. Мы, эльфы, тоже сотворены. И тоже, возможно, не совсем так, как хотелось бы… кому-то. И живем, как можем.
– У меня две пары плеч, – серьезно сказал паук. – Брось кости снова. Хочу играть. Бросай кости, Даэмар.
Эльф вскинул взгляд и тихо спросил:
– На что играем?
Бесконечные вереницы эльфийских воинов шли к обугленным руинам древней крепости. Сторожевая точка незапамятных лет, она некогда венчала границу с Серыми Россыпями. С ее вершины очень редко, но можно было разглядеть взблескивающий на горизонте Храм Жизни скальных орков, в другую сторону темнели скалы, слагающие неприступную границу Морума, а в третью колыхалось море вековечных эльфийских древ.
Башня, до того как была разрушена, являлась важным форпостом Пущи. Но нынче уже не было рук выводить ее стены заново, и, разрушенная Тауроном, она упокоилась, отступив на полшага от края Пущи, и уснула в развалинах.
Тайтингиль, Златой Сокол Нолдорина, возглавлял половину войск; другую вел сам Оллантайр, облитый сиянием оружейного серебра, величественный и ослепительный. Котяра помахал вслед колоннам и разве что не пустил слезу. Ольва, в великолепном платье, осыпанном сверкающими камушками, во много раз превосходящими светимость стразов Сваровски, сохраняла невозмутимость дайны.
– Я разогрел горны, – тихо буркнул подкравшийся оранжевый гном Трорин. – Можно ковать. Чего вы там придумали с орком?
– Оллантайр спрашивал меня, почему я так легко согласилась остаться и как смогла уговорить детей, – выговорила Ольва, не сводя взора с бесконечных верениц шлемов и плащей. – Я сказала, что опасаюсь за них… и не хочу снова оказаться там, куда направился дайн. Я там бывала. В битве.
– Нор-рмально, – муркнул Котов. – Сейчас соор-ру-дим дир-рижабль и полетим к Мастер-ру! И он обязательно вспомнит, – закончил он шепотом.
– Ага, так чего же мы ждем? – спросил неизвестно откуда вынырнувший Даниил. – Надо быстрее. Мы планировали, что к моменту битвы нагоним войска. И нагоним! – Он порывисто сжал кулаки. – Я подготовил тучу стрел для бортовых арбалетов… Пойдемте, Йуллийель ждет возле дирижабля.
Котов мечтательно улыбнулся, и его голубые глаза поймали блик солнца, льющегося из высокого окна древнего эльфийского замка. Показалось, что тут стало еще светлее.
– Мы сейчас с товар-рищем Трорином чер-рвячную передачу соберем – и полетит наш шарик. Полетит как миленький.
– Мы соберем, – выговорил молодой гном, выделив слово «мы».
– И мы полетим, – подтвердила Ольва.
И Котов, ухватив под локоть ее, а другой рукой – Даниила, начал эмоционально рассказывать про то, как трудно, тр-рудно было провести на авиастроительный завод эльфа и инопланетную жабу, а потом и вовсе перешел на описание технологического процесса, который был интересен только следующему позади внимательному молодому гному.
Две лошади скакали неустанно, подкормленные эльфийским дорожным хлебом и напоенные медом.
Черные крылья плаща Иргиля Ключника, возвращавшегося в Пущу, и алая накидка гонца Виленора, Феррена, трепетали на ветру. Нолдорин принял решение, и с этим решением оба гонца скакали к Оллантайру.
– Держатся дороги, добренький господин, – шепнул Червень. – Никак к деревьям не подъезжают.
– Они скачут прямо в западню, – выговорил Мрир. – Эх, как жаль, что я не могу использовать свою силу… вы уж сами, мальчики. Постарайтесь.
Червень приосанился, а Аэктанн, которому, очевидно, нездоровилось, угрюмо отколупывал от себя крошки хитина.
– Эльфов два, – робко выговорил карлик. – Так, может, и мне получится чуть подрасти? Чуть подрасти, ну совсем?
Аэктанн наконец выдрал из головы ставший ненужным глаз, бросил его на дорогу и уставился оставшимися четырьмя на Червеня. Как показалось тому, злобно. Горбуна передернуло.
– Я голоден, – хрипло сказал паук. – Делайте скорее. Я устал. Мне трудно совладать. Надо есть.
Укротить стремительно меняющееся под воздействием магии тело было и впрямь трудно. Все лапы сделались разной длины, на одной вроде прорезались едва наметившиеся пальцы с черными ногтями. Глаза, по два с каждой стороны, теперь были прикрыты чем-то вроде надбровных дуг. Ядовитые щетинки отпадали вместе с кусками панциря, из которого росли.
