Корабль ожила немедленно, предъявив на огромных мониторах наружную обстановку. Отброшенные полем дверги медленно поднимались, отряхиваясь от местного сора. Помимо доблестных бойцов ЧОПа «Одинокая Гора», уже принимавших бой на этом этаже, в помещении появилась толпа галдящих, изумленных до крайней степени людей. Поза и жесты Абрама выражали крайнее отчаяние. Вбежал Иван Андреевич, непривычно растерянный и суетливый…
Ирма смотрела на это все, как сквозь кривое зеркало.
Треть присутствующих фотографировала корабль на телефоны.
Вася Брови между тем бодро уселся за пульт управления и бросил волосатые, покрытые татухами лапы на изящные кнопки и рычаги.
– Пиксель… ты же сказал, что он не может.
– Я могу, – проникновенно ответил кот. – Я. Только конечности у меня до пульта не достают, понимаете? Я и приспособил.
Пульт ожил, на экране мелькнула белая корона солнца на черном фоне – а потом все стало видно, как через лобовое стекло.
Из угла рта Васи текла слюнка, глаза были стеклянными.
– Никто не пострадает, Ирма Викторовна, – сказал кот с его плеча. – Вы мне не поможете? Садитесь во второе кресло. Я тихонечко… на самом деликатном режиме. Как бабочка.
Ирма подшагнула ближе. Ее ощутимо мутило, хотя воздух внутри гертайского крейсера был свежим и вкусным, горным. Она отчего-то снова утратила четкость мышления, не вполне понимала, что происходит. Сердце колотилось и заметно пульсировал живот, точно какая-то жилка там вдруг пережалась и вибрировала в такт пульсу.
– За малыша не бойтесь. Гертайки летают до последнего и прекрасно рожают прямо в космосе, – вещал Пиксель.
– Типун тебе, – вяло выговорила Ирма.
– Вот. Держите. Откройте, когда мы поднимемся на орбиту. – Кот протягивал ей зажатую в когтях теплую пластиковую пробирку от семян петунии, совсем крошечную, в которой горела единственная алая капелька.
Москва мелькнула и стерлась, будто прокрученная в рапидной съемке. Ирма откинулась, зажмуриваясь.
– Ох, не могу… господи, мягкий старт… знала бы, живодерам тебя…
– Мягкий старт, прекрасная корабль, Ирма Викторовна… думайте о Панц… о дочке. Думайте об Алине. Ирма Викторовна, смотрите, какие звезды. Откройте глаза. И пробирку тоже… открывайте.
Рубиновая капелька густого, красного вытекла и повисла над пультом управления.
Затем оторвалась и медленно, медленно полетела вниз, и, наконец, ударилась о сверкающую черную поверхность…
Эпилог
…И все.
– Не могу объяснить почему, – задумчиво сказал Оллантайр, – но мне легче, что наши странные союзники покинули нас. Возможно, еще удастся удержать этот мир в предназначенных ему Сотворителем рамках и уложениях.
На самом краю Серых Россыпей, там, где лес не пострадал от огня железного дракона, был раскинут огромный шелковый шатер. Сам дайн Тенистой Пущи сидел на резном троне, который вовсе не потерялся в суете боя.
Ольва расположилась на кресле поскромнее. Ее фигуру изящно утягивало роскошное желтое платье, продернутое золотым шитьем.
Сидели также Виленор, тщательно причесанный, надушенный и по такому случаю облаченный в чрезвычайно ему идущие доспехи, и прекрасная Наиллирис. Эльфийка была грустна – лицо ее накрывала легкая вуаль, сквозь которую мерцала диадема из бриллиантов, венчавшая голову.
Даниил Анариндил присутствовал на совете стоя. Тут же был и дверг, Иррик Вайманн. Он стоял рядом с Даниилом, скромно сложив руки на груди, и совершенно не претендовал ни на что большее.
– Пауки разбежались, – продолжал Оллантайр, – немало их осталось на болотах, примыкающих к Моруму, Скальным россыпям и Тенистой Пуще. Понятно, что они еще годы будут тревожить нас всех. Для этих созданий не имеют значения расстояния, они легко достигнут любых пределов Эалы.
– Дети Цемры не могут оставлять потомства, – выговорила Наиллирис. – Это удача. Рано или поздно в живых будут лишь несколько самых умных и самых… крупных. Эала снова заселится чудовищами, скрывающимися возле обитаемых городов и плодородных равнин. История повторяется снова… но ранее с нами всегда были маги. – Эльфийка, многократно названная прекраснейшей из живущих в Эале, вздохнула.
– Мы будем сражаться с этой напастью. Предупредим все народы. Что до магов, – Оллантайр на миг задумался, – о них так давно не слышно… Мрир оставался последним, кто не утратил интереса к жизни Эалы и ее народов, последним, кого видели в наших землях. Предательство его – сильнейший удар, невосполнимая утрата. Теперь не стоит надеяться на поддержку мудрых, мы должны справляться сами. Ты, Наиллирис, сильнее всех прочих, наисильнейшая из магов-эльфов. Теперь тебе выпала честь защищать Эалу силой волшебства.
– Что скальные орки и их Храм?
– Это не должно нас больше волновать… – произнес Оллантайр. – Серые Россыпи расчищены от паучьих кладок. Только сами орки могут решить, возвращаться ли им сюда.
– А Тайтингиль? – отозвался Виленор. – Верно ли я понял, что он возглавил силы Морума вместе с воскресшим Потрошителем Азаром?
– Тайтингиль покинул нас, снова устремившись к звездам на железном драконе. Силы Морума ушли отсюда немедля после того, как закончилась главная битва, – усмехнулся великий дайн. – Ни витязь, ни Азар их не ведут более. Орки направились… к своей королеве.
– Темное Сердце никогда долго не пустовало, – проговорила Наиллирис и наконец улыбнулась. – Пройдет несколько месяцев… год. И еще на какой-то срок все в Эале примет привычную нам всем форму. На какой-то, дайны. Потому что наше время подходит к концу.
Ольва хранила молчание. После того, как она оплакала гордеца Лантира и рассказала Оллантайру с Виленором, что, скорее всего, он погиб на железном драконе, выполняя долг, она думала только о том, что сильный порыв ветра разорвал веревки, удерживавшие дирижабль на вершине Храма Жизни, старинного криданского корабля-колонизатора, и унес его в сторону Тенистой Пущи.
Он мог упасть около Холодных водопадов.
Стоило поискать.
– Спасибо тебе, Сотворитель Всесущего, – шептала Ольва.
Маруся сидела на громадной турице.
На голове урожденной жительницы Малиновой Варраки была надета самая расфуфыренная корона из тех, что обнаружились в сокровищнице. Дракон малость погнул ее, пока возлежал сверху – ну, да круглый рыжий Трорин, возвративший взятую напрокат животину, поправил.
Рядом стоял Мурбук, уже почти освоивший человеческую одежду и кое-где прикрытый тканью и кожей помимо кольчужной юбки. Лицо его зажило, и для скального этот положительный хозяйственный мужчина выглядел даже привлекательно.
На флегматично жующей кобыле Винни Пухе сидел Гленнер, плотно закутанный в плащ. Глаза его весело блестели. Гленнер не верил, что Тайтингиль погиб. Его сердце пока что говорило иначе.
