Жених сидел в кухне и чистил картошку.
– Проснулась, зайчик? Как хочешь – пожарить или сварить?
– Слава, нам нужно расписаться как можно скорее! – выпалила Фрида.
Он отложил нож.
– Но, Фрида…
– Без «но, Фрида»! Расписаться так быстро, как только возможно, – сказала она упрямо.
Слава вздохнул, и Фрида вдруг испугалась. Она и сама не могла понять, что заставило ее так резко поставить вопрос о регистрации брака, будто бес под руку толкал.
– Если я тебе жена, то жена, – продолжала она, – а если нет, то в жениха и невесту я в детстве наигралась.
– С кем это, интересно? Ты говорила, другие дети не хотели с тобой общаться.
Слава хотел усадить ее себе на колени, но Фрида увернулась.
– Даже в тюрьме людей регистрируют, – буркнула она.
– Оно-то да… Только, Фрида, ты должна понимать, что меня скоро закроют. Вы с дедушкой, я знаю, на что-то там надеетесь, но чуда не произойдет. С такой доказухой я бы сам себя закрыл.
– Ну и что? Я хочу стать твоей женой независимо от того, что будет дальше.
– Фрида, я тоже хочу на тебе жениться. Но меня посадят лет на семь, и как ты будешь? Потом, я же мент, и если попаду в обычную зону, то со мной там не произойдет ничего хорошего. В лучшем случае убьют, а то и опустят. Тюрьма ломает людей, и очень может быть, что и я сломаюсь.
– Ты не сломаешься.
– Ой, Фрида, – Слава покачал головой, – нельзя зарекаться. Очень может быть, что я вернусь полнейшей падалью, такой, что тебе стыдно будет показать меня нашему ребенку. Даже не то что стыдно, а просто жалко станет ребенка травмировать информацией, кто его отец.
– Ты боишься? – спросила Фрида тихо.
Так больно было от того, что она не может ничем ему помочь! Никак не отвести угрозы, не уберечь его и даже нельзя перенести вместе с ним это несчастье.
– Да, – признался Зиганшин, – боюсь, Фрида. Мне очень страшно.
Они обнялись, и Фрида едва не заплакала от своего бессилия. Что толку от ее поцелуев, если пройдет совсем немного времени, и он останется один, среди чужих людей, бесправный и беззащитный, а она ничего не сможет сделать, только ждать и считать дни, когда он вернется.
– Конечно, – продолжал Слава, – как все нормальные люди, я спросил: «Господи, за что мне все это?» – и вдруг понял, что это не должен быть риторический вопрос. Как говорил один известный персонаж: «Наказания без вины не бывает».
– Но ты ж никого не убивал.
– Верно. Но я делал много других вещей. Паскудства никогда не допускал, но, скажем, конкурс на самого честного полицейского тоже не выиграл бы, Фрида.
Она крепче прижалась к нему. Раньше мысли о том, что Слава на своей работе делает не очень хорошие вещи, тяготили ее, и она думала, как войдет хозяйкой в дом, построенный на нечестные деньги. Как станет распоряжаться семейным бюджетом, зная, что большей частью он состоит из взяток? Но Слава, такой добрый, честный и отважный, настолько не подходил к образу продажного полицейского, что Фрида гнала от себя эти мысли, а раз гнала раньше, то нечего возвращаться к ним теперь. Раз она с ним, то не может больше судить его.
– Я думал, что могу сам определять правила игры, и поставил себя выше закона. Так мало этого, я еще и гордился, что у меня такие благородные правила, – усмехнулся Слава, – вот и получил. Так что, Фрида, я не знаю, хватит ли у меня сил выдержать удар, но принять его я готов. Главное, чтобы тебя не задело.
– Нет, ты интересный такой! – вскинулась Фрида, у которой от злости пропали все другие мысли. – Сделал мне ребенка, а теперь думаешь, что меня может не задеть? Поздняк метаться, не находишь?
Слава только вздохнул и обнял ее еще сильнее. Прижавшись щекой к его груди, Фрида чувствовала, как напряжены его мышцы под тонкой футболкой, слышала шум дыхания и стук сердца. Как бы ни был силен дух человека, тело его хрупко и беззащитно, ей ли не знать? Фриду захлестнула волна такой любви, такой нежности, что она едва не задохнулась.
– Слава, помнишь, ты как-то сказал: «Я хранюсь в тебе»?
– Помню.
– Я не могу защитить тебя, но что бы ни случилось с тобой, ты найдешь себя снова, когда вернешься ко мне. Это я тебе твердо обещаю.
– Хорошо. Дай мне два дня, а послезавтра распишемся. Тряхну уж напоследок своими коррупционными связями, у меня в загсе шикарные подвязки.
– Послезавтра Новый год.
– Тридцать первое – рабочий день, – заявил Зиганшин. – Распишут, никуда не денутся.
Он улыбнулся, выпустил Фриду и вернулся к картошке. Фрида поставила сковороду на огонь и начала резать лук. Как странно, она всегда считала себя робкой девушкой, нерешительной и скромной, а со Славой стала настоящим диктатором. Недаром он иногда зовет ее «товарищ Сталин».
На глазах выступили слезы, и, кажется, не только от того, что она резала лук.
Виктор Тимофеевич попросил Дворкина встретить жену на остановке, и Лев Абрамович согласился, хоть было немного неловко перед Ксенией Алексеевной, что он пользуется автомобилем ее сына.
Лев Абрамович ехал по темной извилистой лесной дороге. Вековые ели, обступившие шоссе, казались мрачными и суровыми тенями, границей между хрупкой человеческой жизнью и таинственной чащей, где обитают и зло и добро, но не такое, как привыкли люди. «А может, и волки, – усмехнулся Лев Абрамович, отгоняя от себя поэтические мысли, – не дай бог тут пешком идти ночью в мороз. Сожрут и не подавятся».
Он выехал на главную дорогу и припарковался возле остановки. Весь день было тихо, а тут вдруг пошел сильный снег, и Лев Абрамович, выйдя из машины, наблюдал, как в свете единственного фонаря танцуют снежинки. Он прошелся, дернул за еловую лапу и улыбнулся, когда на него ссыпался небольшой сугробик, так что даже за шиворот немножко попало. Вспомнилось, как катал беременную Соню на финских санях и хотел побыстрее, а она пугалась, что упадет и навредит ребенку, а он злился, что должен ползти, как старик. Кажется, всего секунда пролетела, и вот он действительно старик, и ценный груз, который Соня так оберегала в своем животике, уже сам давно не молод…
Но это жизнь, без старости и смерти не было бы молодости и любви.
Лев Абрамович услышал за поворотом шум мотора, и через секунду показался, скрипя, старый «пазик», верный солдат русских дорог. Из-за снегопада и темноты он ехал медленно, свет фар выхватывал только маленький кусочек дороги перед самым носом автобуса, и автобус почему-то напомнил Дворкину глубоководный батискаф в поисках затонувшего корабля.
«Пазик» остановился, двери шумно и протяжно вздохнули, открываясь, и появилась Ксения Алексеевна. Лев Абрамович помог ей выйти и повел к машине, но Славина мать вдруг остановилась и достала из сумочки сигареты.
– Вы курите? – изумился Дворкин.
