– Дурак.
– Да че ты знаешь-то? – Леха завелся, пытаясь глубже запрятать свой страх, – сплошь и рядом такое! Мишка вон выпустился, родоки тут же приклеились. Пятнадцать лет он им не нужен был, теперь выпереть мамку с батей не может.
– Жалко ему, что ли? Пусть живут.
– Не жалко! – Леха взъярился. – Только бухают они оба и тащат к нему всех бомжей. Я ему говорю, дурак, вызывай мусоров. Они у тебя прав лишены, не должны на твоей территории находиться. А он – нет, жалеет.
Юлька помолчала. А Леха в который раз представил себя на месте Мишки. В глубине души он ему по-настоящему завидовал – и мать, и отец живы, не забыли о нем. Конечно, он тоже хотел бы увидеть мать, хотя бы понять, как она выглядит. Но никому в жизни не готов был признаться в этом. Гораздо сильнее этого желания был страх, что он, как и пятнадцать лет назад, ей на фиг не нужен. И что он при встрече скажет? Даже не знает, какое у нее лицо, чем она может пахнуть, каким голосом говорит. В детстве он постоянно ее себе представлял, глядя в зеркало. Мысленно рисовал рядом с собой образ – темноволосая красавица с добрыми глазами. Конечно, напридумывал себе, что ее обманули, отняли младенца силой. И вот он, пятилетний болван, ждал, когда она вспомнит о нем, когда найдет и заберет домой. А потом старшаки все объяснили – про то, что мать написала отказ в роддоме, что сама приняла решение. Значит, он с рождения на хрен никому не нужен. Отказник… Легче было закрыться и запомнить, что ты на свете один.
– А мне от мамы письмо сегодня пришло.
– А-а-а, – Леха ощутил ком в горле и почувствовал острую ревность, но постарался ничем себя не выдать, – и че она пишет?
– Пишет, что рада за меня, – Юлька вздохнула, – типа круто, что нас на Черное море на все лето возили. Фрукты, воздух, все дела. А они там только по пыльному плацу вышагивают.
– И ты че?
Он услышал, как Юлька еще раз жадно припала к бутылке. Глотала так, словно пыталась запить стоявшие в горле слезы. Если бы не богатый баторский опыт, он никогда бы не распознал в девчонке обиду на мать. Хотел было ее утешить, но вовремя остановился. Бесполезно это все. Она не признается в том, что чувствует, не вылезет из своей раковины. Как и он сам. Пусть сидит. Так надежнее. Отсутствие эмоций – отличный наркоз.
– А я ниче. Не хочу отвечать.
Глава 2
– Вера, это что здесь такое?
Екатерина Викторовна ударилась в полутьме приемной бедром об острый угол громоздкого предмета. Журнальный столик справа от двери в ее кабинет всегда был девственно чист, а тут вдруг на него взгромоздился неизвестного назначения огромный куб.
– Ой. – Секретарша выскочила из своей каморки и включила в помещении свет. Екатерина Викторовна увидела стеклянный ящик для пожертвований с символикой их издательского дома.
– Это для сироток, – застрекотала Вера, – Яков Львович лично принес. Вы сильно ушиблись?
– Терпимо.
Катя, растирая ногу под шелковыми брюками, разглядывала инородный предмет. На коробе помимо названия издательства красовалась наклейка с плачущим младенцем и надписью: «На подарки детям-сиротам». На дне ящика уже покоились две купюры – одна пятитысячная, вторая сторублевая.
– Гос-с-с-споди, – прошипела Екатерина Викторовна.
– Что такое?! – перепугалась Верочка.
– Почему сюда-то поставили?! – Начальница пыталась контролировать голос, но в нем железом зазвенел гнев.
– Яков Львович велел, – секретарша невольно попятилась, – сказал, здесь у вас люди добрее.
– Где это – здесь?! Под дверью моего кабинета?
– Ну да. Тут же камера висит, – Верочка виновато улыбнулась, – стимулируют щедрость. Все хотят, чтобы их видели за добрым делом.
– Потрясающая мысль! – Екатерина Викторовна бросила на Верочку обжигающий взгляд. Секретарша вздрогнула и с опаской обернулась на камеру.
– Ну, вы же знаете, – она беспомощно развела руками и зашептала, – если Яков Львович сказал…
– Вне всяких сомнений.
– Он еще просил предупредить, – Верочка еле шевелила губами и потела от страха: недовольство начальницы и приказ учредителя разрывали ее на части, – сегодня всем нужно быть на собрании в три часа.
– По какому поводу? – Екатерина Викторовна приподняла правую бровь.
– Будут прививать социальную ответственность в коллективе.
– Отлично, – начальница закатила глаза к потолку, – внеси в мой график.
– А у вас в это время встреча…
– Ничего, подождут, – она кивнула в сторону ящика, – я так понимаю, Яков Львович уже подал пример коллективу?
– Я тоже. – Верочка забавно покраснела, скромно опустив глаза.
– Благодетели, – Екатерина Викторовна горько усмехнулась, а Верочка подумала о том, что начальница у нее черствая и вредная тетка, – соедини меня с ним.
Яков Львович не поленился – ровно в три часа в конференц-зале собрал почти весь коллектив детского издательства, без малого семьдесят человек. На экране замелькали жалостливые картинки. Вот мальчик стоит на подоконнике и смотрит в окно, вот девочка сидит со слезами на глазах за прутьями кроватки. Пузатая фигура учредителя на фоне детского горя выглядела насмешкой. С интонацией Левитана хозяин компании вещал о сиротах, о личной ответственности каждого и призывал включиться в «благое дело».
Екатерина Викторовна поморщилась от пафосной речи работодателя. Ей казалось, он вздумал прочесть вслух заказную статью из низкопробной газеты. Наконец Яков Львович перестал сыпать слезливыми сентенциями и перешел к делу. Выяснилось, что он договорился с директором одного из детских домов Москвы о регулярной помощи детям. Начали переговоры с того, что издательский дом хочет и может привозить ребятам новые книги и журналы. Важно поднимать уровень эрудиции ребят, помогать им в развитии. Яков Львович, помимо прочего, надеялся получить фотографии читающих, а заодно на глазах умнеющих детей-сирот для очередной кампании продвижения, которую он задумал. Однако в детском доме ему открыли глаза – одного желания, чтобы сироты что-то читали, будет недостаточно. Ребята вряд ли увлекутся художественной литературой и научно-популярными изданиями по собственной воле. Их надо будет заинтересовать, вовлечь. Вот и родилась идея о личных встречах с воспитанниками и о подарках.
Катя слышала в голосе Якова Львовича гордость, словно он отыскал-таки способ изменить мир к лучшему. Редакторы и корректоры, художники и верстальщики начали откликаться на вдохновенный призыв хозяина – посыпались предложения, идеи, советы. Сотрудники постарше как по команде начали вдруг вспоминать истории из своего советского детства и, перебивая других, рассказывать о книгах, которые сделали их людьми. Екатерина Викторовна вздохнула украдкой. Она и сама в школе читала запоем, могла забыть о сне и еде – лишь бы добраться до развязки очередного романа. С тех пор прошло тридцать лет. Сегодня дети стали другими. Ее старшая дочь отмахивается от любимых произведений матери, и та завидует тайком, когда слышит о подростках, которые обожают книги. Хорошо хоть младшая пока с удовольствием слушает сказки, рассказы и стихи Маршака, Маяковского, Зощенко, Заходера, Барто и всех, кого Катя с наслаждением читает ей перед сном. Но надолго ли это счастье? Со старшей они тоже провели немало счастливых часов за книгами, а потом началась школа, и желание читать как отрезало. Система образования сделала свое дело.
