Катя жалела, что не прошла такой же курс обучения до рождения Насти. Впрочем, ничего подобного тогда и в помине не было. А ведь каждому родителю нужно понимать своего ребенка. Знать то, что еще век назад впитывалось с молоком матери, а в современном урбанистическом мире, далеком от принятия человеческой природы, приходится изучать. И хорошо бы изучать это поголовно всем до вступления во взрослую жизнь, до рождения самого первого ребенка.
Глава 5
Учеба в Школе приемных родителей подходила к концу. Катя старательно привозила Юлю в гости на каждые выходные. И чувствовала, что постепенно привязывается к девочке все больше. Если в первый раз она ощущала огромную усталость и даже раздражение от ее присутствия, то теперь, после двух месяцев гостевого общения, уже в понедельник утром начинала по ней скучать. Не могла дождаться, когда Юля вернется в детский дом из школы и они смогут наконец спокойно поговорить по телефону. В этих ежевечерних разговорах не было никакого особого смысла – банальные вопросы «как дела?», «как себя чувствуешь?», «что в школе?», «а он что сказал, а она?» и такие же ничего на значащие ответы. Но Кате все это вдруг стало нужно как воздух. Машуня тоже скучала по Юле, ждала выходных. Настя на удивление быстро нашла с девочкой общий язык, познакомила со своими друзьями. Влад тоже выглядел спокойным – личное общение с Юлей сняло все тревоги, да и Школа приемных родителей много ему дала. А самой Кате не хватало теперь постоянного присутствия Юли в доме. Без нее становилось пусто.
И все равно Катя боялась последствий. Кровной маме девочки оставалось сидеть в тюрьме всего полтора года – большая часть срока уже прошла. И никто не знал, что будет потом. Она не была лишена родительских прав и не была в них ограничена. Каждый раз, когда детский дом пытался подать в суд заявление по лишению прав, Юля давала длинные и подробные показания – писала, что любит свою маму, общается с ней по телефону и собирается вернуться в родную семью, как только это станет возможно. Заявления принимали во внимание. Иски детского дома суд отклонял. Катя и сама знала, что правильно только так – если нет угрозы жизни и здоровью ребенка в кровной семье, он должен быть с родной мамой. Но если в данный момент это физически невозможно? Если между кровной матерью и ребенком непреодолимая преграда в виде тюремной стены? Мысли Кати путались, желание сделать как лучше перемешивалось со страхом навредить.
Измучившись от сомнений, Катя записалась в ближайшую пятницу на прием к директору детского дома. Ей не отказали, напротив, приняли моментально, и это показалось хорошим знаком.
Она прошла в скромный, еще по советской моде обставленный кабинет, робко поздоровалась и замерла посередине.
– Екатерина Викторовна, голубушка, ну что же вы, – высокий пожилой мужчина с добрым усталым лицом поднялся ей навстречу, – пожалуйста, проходите!
– Спасибо. – Катя сделала несколько шагов и покорно опустилась на выдвинутый для нее стул.
Несколько секунд она собиралась с мыслями, глядя на худого как жердь директора в темно-синем костюме. Он держался с достоинством и при этом ничуть не надменно. Густые седые волосы, уложенные в аккуратную прическу, добавляли его облику благородства.
– О чем вы хотели поговорить?
– О своих сомнениях, – Катя чувствовала себя нерадивой школьницей, – я не знаю, как поступить. Мне кажется, Юле будет лучше в семье.
– Полностью разделяю вашу позицию, – кивнул директор.
В его голосе звучало уважение заодно с глубоким пониманием собеседника, и напряжение постепенно ушло. Не зря Юлька, которая не баловала взрослых своей похвалой и почти всех воспитателей называла «двуличными тварями, которые при начальстве – одно, а при детях – другое», говорила, что директор у них прекрасный человек.
– У нас с Юлей наладился контакт, – Катя попыталась объяснить суть своих опасений, – она уже привыкла к дому, хорошо общается с нашими детьми. Но мы не знаем, что будет, когда ее мама выйдет из тюрьмы.
Несмотря на ежесекундно звонящий телефон, директор был сосредоточен только на Кате. Внимательно посмотрел ей прямо в глаза и произнес:
– Екатерина Викторовна, голубушка, я не пророк и не могу сказать, как сложится именно у вас, – он виновато улыбнулся, – но уже тридцать лет я наблюдаю одну и ту же картину.
– Какую? – Катя вся превратилась в слух.
– Родители, мать или отец, освобождаются из мест лишения свободы, приходят ко мне, – директор детского дома тяжело вздохнул, – и говорят: «Я сейчас не могу, нет работы, квартира без ремонта, можно ребенок еще полгодика у вас поживет?»
– И вы соглашаетесь? – спросила Катя.
– А как я могу отказать? Пишут заявление, и всё. Есть у нас в государстве такая социальная услуга, к сожалению, – временно поместить ребенка в детский дом.
– Ужас какой…
– Да, – директор коротко кивнул, – но насильно родителей не заставишь. Передавая ребенка в семью, я лично несу ответственность. Если он там не нужен, может случиться беда.
– А как же закон? Почему позволяет годами держать в детских домах детей, у которых живы родители?
– Закон такую форму помощи населению поддерживает, – директор с горькой иронией усмехнулся, – любой гражданин может привести своего ребенка в опеку и написать заявление, что не в состоянии больше его воспитывать. Бедность, проблемы со здоровьем, какая угодно причина. Государство возьмет задачу на себя, а родители никакой ответственности не понесут. Всем хорошо – мать-отец гуляют, ребенок под колпаком.
– Как же так? – Катя была потрясена. – Бедность не повод отказываться от детей. Да и государству дешевле платить социальное пособие на ребенка, чем содержать штат сотрудников в детских домах. Не говоря о других тратах.
– Грамотной системы социальных служб у нас пока нет, – директор развел руками, – никто не может разобраться, что происходит в конкретной семье, какие меры поддержки необходимы именно ей и, главное, как их обеспечить. Легче устроить ребенка в детский дом.
– Полный абсурд!
– Именно так, – директор украдкой взглянул на часы, но Катя была так поглощена разговором, что не обратила на это внимания, – у меня как у директора детского дома нет ресурса, чтобы помогать родителям, которые выходят из тюрьмы. Я не могу дать им работу, помочь сделать ремонт. Никто другой ими тоже не занимается. А сами они люди с низкими социальными навыками. Если даже и хотят забрать ребенка домой, что нечасто бывает, не могут собрать элементарных бумаг.
– И что в итоге?
– В итоге приходят к нам еще через полгода, – директор устало вздохнул, – потом еще. Пишут каждый раз новые заявления. Ситуация в их жизни не меняется, мешают зависимости. И ребенок остается жить в детском доме до восемнадцати лет. Со всеми вытекающими из этого последствиями. А дальше он не интересен государству – может самостоятельно возвращаться к не лишенным прав родителям, в ту самую разруху и нищету, от которых его в свое время «спасли».
