Существующая практика определения и интерпретации рекомендуемых показателей и руководств по указке промышленности постыдна не в последнюю очередь потому, что эти стандарты лежат в основе многих правительственных программ. Эти как будто официальные документы создают научный и политический фундамент для школьных обедов, питания в больницах, программы «Мать, новорожденный, ребенок»
{208}.
Я входил в экспертную комиссию, составившую в 1982 году отчет о диете, питании и раке для Национальной академии наук, и помню, что один из основных споров был посвящен вопросу: надо ли уменьшать рекомендуемое содержание жиров в пище, чтобы снизить риск рака? Стоит ли указать 30 % калорий (при тогдашней средней норме 35–37 %), хотя данные ясно говорят, что реальная цифра еще ниже? Дебаты шли не о доказательствах. Нас заботили политические последствия честной рекомендации – 20 % (что и так в два раза больше, чем при ЦРД). Тридцать лет назад это заявление, скорее всего, привело бы нас к краху. В итоге мы решили не опускаться ниже 30 % из уважения к видному члену комиссии из Министерства сельского хозяйства. Он аргументировал, что такой шаг может привести к снижению потребления белка и животной пищи. Эти 30 % стали определением низкожировой диеты и надолго укоренились в обществе. Они дают поклонникам Аткинса и многим другим ложную точку отсчета, кивая на которую они утверждают, что низкожировая диета не работает. В программном заявлении наш комитет поступился правдой, в результате защитив производителей животной пищи и не сделав ничего, чтобы улучшить здоровье людей.
Пока значение правильного питания для здоровья обходят стороной, правительство игнорирует и даже скрывает правду об убийственных эффектах американской медицинской системы. Как я рассказал в главе 1, на официальном сайте Центра по контролю и профилактике заболеваний в списке ведущих причин смертности в США как по заказу опущены ошибки медицинской системы. И это несмотря на то что «врачебная ошибка, ошибка в приеме лекарства и нежелательные эффекты препаратов и хирургических вмешательств»
{209} находятся на третьем месте среди причин смерти, сразу после заболеваний сердца и рака. Все эти люди умерли от медицинской системы, и почти половина из них – в результате побочных эффектов выписываемых лекарств.
Вы можете возразить, что смертность от лекарств и хирургия не включены в список, потому что правительство сочло, будто показатели «медицинской смертности» неверны. Может быть, исследователи ошиблись? Но эта жестокая реальность была описана и опубликована в престижном Journal of the American Medical Association
{210}. Федеральный орган, Управление по исследованиям и качеству Министерства здравоохранения и социального обеспечения США, с 1999 года должен отслеживать врачебные ошибки по всей стране. Его сотрудники усердно заставляли все больницы систематически фиксировать такую информацию и на момент выхода статьи накопили данные почти за пять лет. Выявленная тенденция не только подтверждает статистику, но и свидетельствует, что число «врачебных ошибок» растет. Более того, это может быть только вершиной айсберга по сравнению с общим числом смертей, которых можно было избежать. Анализ подгруппы пациентов в домах престарелых, например, показывает, что с 2000 по 2002 год по всей стране произошло «более 575 тыс. предотвратимых смертей»
{211}.
Этот более свежий отчет подтверждает, что медицинские ошибки остаются «ведущей» причиной смерти. Авторы даже признают, что смертность близка к показателям эпидемии. Как вышло, что одну и ту же причину смерти называют эпидемией в одном государственном отчете и даже не упоминают на сайте другого государственного органа? Конечно, такая огласка повредила бы бизнесу на костях. Ведь если правительство США о чем-то и заботится, то об экономических интересах медицинской элиты – одного из ведущих спонсоров политических кандидатов, партий и групп поддержки.
Корпоративные планы НИЗ
Как уже говорилось выше, НИЗ выделяют на диетологию микроскопические средства, да и те идут в основном на поддержку редукционистских исследований эффекта отдельных добавок, а не цельной пищи. НИЗ редко фигурирует в СМИ, но их влияние на темы медицинских исследований огромно. Ежегодный бюджет организации – 28 млрд долларов – составляет 68–82 % всего объема финансирования биомедицинских исследований в США и значительную долю мировых показателей. Два лучше всего финансируемых института – Национальный институт рака и Национальный институт болезней сердца, легких и крови – соответствуют ведущим причинам смертности. Конечно, Института медицинских ошибок и профилактики побочного влияния лекарств, соответствующего третьей причине, нет! И, как я уже говорил, нет Института питания.
НИЗ считается объективной научной организацией, но, конечно, там, где речь идет о финансовых приоритетах, никакой объективности быть не может. Взглянем на распределение денег налогоплательщиков Конгрессом США. После получения от чиновников НИЗ заявки и проекта бюджета Конгресс выделяет деньги в общий бюджет организации. Затем его распределяют между директорами институтов, каждый из которых выделяет деньги на разные программы. Поскольку на разных уровнях процесса финансирования институты, по сути, конкурируют друг с другом, они стремятся улавливать интересы могущественных конгрессменов. Независимо от того, насколько свободен от предрассудков конкретный директор, он в любом случае должен отдать львиную долю полученных денег на редукционистские, прибыльные исследования или рискует нарваться на осуждение со стороны представителей Конгресса, которые сами чувствуют давление со стороны лоббистов. На долю системного анализа, который мог бы помочь эффективнее расставить приоритеты в финансировании здравоохранения, перепадает не так много. И практически ничего не остается на исследования социального воздействия политики в здравоохранении – банальных явлений вроде влияния суточных норм и школьных обедов на здоровье людей.
НИЗ выдает деньги в виде грантов. Для этого приглашают квалифицированных специалистов и организуют комиссии, чтобы оценивать множество поданных заявок и конкурирующих предложений. Под «квалификацией» НИЗ понимает нечто более конкретное и пагубное, чем «имеющий профессиональную подготовку для оценки дизайна исследования и его научного потенциала». Люди, считающиеся достаточно квалифицированными для принятия решения о приоритетах финансирования, – те, кто успешно получал гранты НИЗ в прошлом. Такой цикл помогает держать инновационные холистические исследования на безопасном расстоянии.
Я работал в комиссии по рассмотрению грантов как в НИЗ, так и в негосударственных организациях по финансированию онкологических исследований. Несколько лет назад меня не раз приглашали в Национальный институт рака, чтобы я высказал свою точку зрения о связи между этим заболеванием и питанием на директорском семинаре, где присутствовал сам руководитель и около пятнадцати членов его аппарата. После второй презентации я предложил создать новую комиссию по выделению грантов под названием «Питание и рак» в надежде как-то обратить внимание на эту важную тему. Комиссия действительно была создана, но ее название поменяли на «Метаболическую патологию», тем самым перечеркнув цель. На одном из семинаров я выразил озабоченность, что новое название будет затуманивать цель исследования питания и его способности предотвращать и лечить рак – феномен, который я уже показал в лаборатории и подтвердил в популяционном «Китайском исследовании». Я спросил тогдашнего директора Сэма Бродера, чем плохо слово «питание». После короткой, но горячей дискуссии он отрезал: «Если вы будете продолжать в том духе, можете отправляться обратно в Корнелл». Бродер настаивал, что они уже финансируют исследования питания, но было очевидно: наши определения этого термина различались. Диетологические исследования в тот момент, как и сейчас, поглощали лишь 2–3 % бюджета Национального института рака, а большая часть шла на клинические испытания добавок. Два часа дискуссии (ладно, перепалки) ни к чему не привели
{212}.
