Ди возбуждена сверх всякой меры. Так и сыпет вопросами, прыгая вокруг сестры:
– Привезла мне подарок, Дот? А на тракторе ты каталась? Мама сказала, что ты даже научилась сама водить трактор. А как зовут фермерских ребят? А я уже выучила таблицу умножения до шести. Вот проверь! Задай любой вопрос, и я отвечу! Шестью шесть – тридцать шесть, шестью восемь – сорок восемь, шестью три – восемнадцать. Видишь? Могу и не по порядку! И на четыре, и на пять таблицу тоже выучила, сейчас учу на семь. И уже помню почти половину. Один на семь – семь, два на семь – четырнадцать… Взгляни на мою юбочку! Она пришита прямо к джемперу.
Ди перестала прыгать, слегка приподняла вверх свой свитерок, продемонстрировав коротенькую юбчонку в клетку, которая действительно соединялась со свитером, образуя некое подобие платья.
Дот с улыбкой слушала свою младшую сестренку. Она здорово подросла за то время, что они не виделись. И передний зуб у нее уже успел вырасти на том месте, где раньше зияла дыра.
– А ты сильно подросла!
– Еще как сильно! Я теперь в классе четвертая по росту. На первом месте – Алиса Макфаден, потом – Жозефина Уорд, Энни Смит, а четвертая – я!
Ди энергично прошлась ладошкой по стенке, наглядно демонстрируя, какого роста ее одноклассницы.
Дот не успевала следить за перемещениями сестренки. Она чувствовала себя совершенно разбитой.
На помощь пришла мать.
– Есть будешь? – Мать всегда и в любых обстоятельствах думала о том, что считала главным. Чем накормить семью? Как накормить? Сейчас Дот ее отлично понимала. У нее тоже с рождением сына первой мыслью стало, как покормить его. Стоило ей взять его на руки, и она тут же готова была приложить его к груди.
Дот отрицательно покачала головой. Само напоминание о еде вызвало у нее приступ тошноты.
– Тогда раздевайся и… – неуверенно начала мать, оборвав себя на полуслове. Интересно, что она хотела добавить, подумала Дот. «…Если остаешься с нами…» Как будто у нее есть выбор!
Мать подошла к ней поближе и стала расстегивать верхнюю пуговицу пальто, словно она маленькая девочка. Но Дот отстранила ее руку, сама сняла пальто и повесила его на вешалку. Ощущение того, что она чужая в этом доме, не проходило. Случайный гость, вот кто она здесь! Гость, который ждет, чтобы его пригласили пройти дальше.
Ди взглянула на старшую сестру и рассмеялась, прикрыв рот ладошкой.
– А у Дот сиськи мокрые! Сиськи потекли!
Дот глянула себе на грудь. На блузке четко обозначились два влажных круга.
– Я его в это время кормила! – тихо проронила Дот, и две крупные слезы выкатились из глаз и тут же добежали до уголков губ.
Джоан глянула на нее затравленным взглядом. Потом с трудом выдавила из себя порцию воздуха. «Значит, то был мальчик!» Мальчик, живой человечек… Такого не спрячешь, не укроешь от посторонних глаз… Ее внук!
Лежа на кровати в своей комнатушке, Дот массировала рукой свое горло. Всего лишь несколько часов тому назад она вот этой же рукой прижимала к себе сына. Потом она вспомнила, как теребила себя за шею миссис Дьюбос в нетерпеливом ожидании встречи со своим будущим ребенком, горя желанием побыстрее взять приемного сына на руки. Да, отныне ее руки станут купать малыша, кормить его, менять подгузники, переодевать на ночь, эти руки станут качать его колыбель, отгоняя прочь дурные сны. Они будут радостно всплескивать, когда у мальчика прорежется первый зубик или когда он самостоятельно сделает первый шаг. Дот перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку, чтобы слезы, обильно лившиеся из глаз, стекали прямо в перьевую набивку. Забыться бы сейчас навсегда, подумала она. Не просыпаться никогда!
На следующее утро, туго перепеленав свою грудь бинтами и шерстяным шарфом, Дот сползла по лестнице в заднюю комнатку. Когда она была здесь в последний раз? В тот уже далекий вечер, когда решалась ее судьба. Когда ей сообщили, что она поедет в Баттерси. А как бы все сложилось, если бы они тогда заявили ей: «Выметайся вместе со своим ублюдком из нашего дома, и мы тебя знать не знаем!» Может быть, ей стоило тогда проявить больше твердости? Сопротивляться до последнего? Хотя… какая сейчас разница? Она сломлена, уничтожена и разбита. Горе не только согнуло ее физически, оно сокрушило ее всю, наложило свой мрачный отпечаток на все ее мысли, мешая думать о чем-то другом. Раньше Дот и представить себе не могла, что на свете есть такое всеобъемлющее, такое огромное горе. И как можно жить с такой тяжестью на сердце? Уж лучше бы оно взяло и остановилось.
Отец стремительно вошел в комнату и замер у порога. Вид дочери потряс его. По его лицу разлилась жалость.
– Здравствуй, Дот! Значит, вернулась, – растерянно промямлил он и потянулся к жестянке, в которой хранил свои самокрутки.
Дот молча кивнула.
– А ты… – начал он и запнулся, нервно сглотнув слюну.
«И чего это он так нервничает?», – раздраженно подумала Дот. Интересно, что он хотел спросить у нее? «Все еще злишься? Сильно переживаешь? Плохо все перенесла? Расстроена? Убита горем? Все вместе, папа! Все вместе!»
– Садись за стол, Дот! – разрядила атмосферу мать, придвинула к ней тарелку с тостом и жареными яйцами и тут же скрылась на кухне, чтобы заварить чай. Дот села за стол, взяла в руку вилку и уставилась на тарелку с видом человека, не понимающего, что ему делать дальше.
Джоан поставила перед ней чашку с чаем.
– Не проголодалась, дорогая?
Дот безмолвно взглянула на мать. Ну и что из того, что проголодалась? Все равно ведь кусок не лезет в горло. Там словно кляп какой-то торчит, не позволяя глотать пищу.
Она отхлебнула немного чая. Родители уединились на кухне, о чем они там беседовали, сказать было трудно. Их голоса едва долетали до комнаты, в которой осталась Дот. Единственное, что она услышала, так это то, как отец отчетливо произнес:
– Совсем не в себе! Чокнулась, что ли?
И кажется, впервые за всю свою жалкую жизнь ее отец был очень близок к истине.
Целых десять дней Дот провалялась в кровати. Одна. У нее не был сил на разговоры с кем бы то ни было. Ей не хотелось есть, и стоило ей взглянуть кому-то в глаза, как ее тотчас же начинало трясти. Она таяла буквально на глазах. Отовсюду торчали одни кости, и ночами она беспокойно ворочалась с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, и все никак не могла найти нужного положения, цепляясь то тазом, то своими худыми ягодицами, то голенями прямо за остов кровати. Тонкий матрас никак не спасал от таких прикосновений. Груди вначале воспалились, набухли, продолжая исправно выдавать никому не нужное молоко. Все старые тряпки, фланелевые ночные рубашки – все было постоянно мокрым. Но постепенно молоко стало уменьшаться в своих количествах, а потом и вовсе пропало. И это вызвало у Дот новый взрыв отчаяния. Ведь именно с этого момента она уже физически перестала быть матерью Соломона. Связь между ними оборвалась окончательно. Раньше, лежа в кровати, она рисовала в своем воображении всяческие фантастические картины. Вот Дьюбосы внезапно появляются на пороге их дома, вручают ей из рук в руки прогулочную коляску, а в ней лежит ее сын, облаченный в голубой прогулочный комбинезон, и немного хныкает, потому что уже успел проголодаться и хочет есть. Мальчик плачет до тех пор, пока она не берет его на руки и не прижимает к своей груди. И все у них будет хорошо… до тех пор, пока она будет гладить его по головке и слегка взъерошивать ладонью его темные кудряшки. Но теперь молоко у нее пропало, и фантазировать больше было не о чем.
