Майор повернулся к священнику лицом.
– Вы со мной согласны, ваше преподобие?
Симон молча кивнул головой.
– Я читал о вашем проекте. Вы затеяли благородное дело… Сколько сейчас детишек в вашем центре?
– Около двадцати. Но ведь каждую неделю эта цифра будет меняться, вы же понимаете…
Соломон согласно кивнул.
– Понимаю! Так оно, скорее всего, и будет. Ко мне в поисках финансовых средств?
Симон издал короткий гортанный смешок.
– Мы постоянно пребываем в этих поисках. Но сегодня я пришел к вам по другому поводу.
Соломон улыбнулся.
– Что ж, это приятно. Как вам у нас? Вам удалось создать для этих детишек счастливый дом?
– Кажется, да. Финансовых проблем у нас, конечно, хоть отбавляй, мы не очень богаты. Но, кажется, это никак не сказывается на общей атмосфере. Детишки счастливы.
– А настоящее счастье и не купишь за деньги! – заметил Соломон. – Здание, стены, крыша над головой, щедрая финансовая помощь – это не самое главное…
– Согласен! Но все же общественная поддержка нашего проекта тоже очень важна. Вот потому-то я и решил зайти к вам, представиться…
– А уже в следующий раз вы придете просить денег, да? – перебил его Соломон.
– Пожалуй, что так!
И оба рассмеялись одинаковым гортанным смехом.
– Не хотел мешать вам и вашим близким, но так вышло…
– Да ведь близких-то и нет! – снова перебил его Соломон. – Разве что я, Пейшенс и Миссис Харрисон!
Соломон махнул рукой в сторону павлина.
– Миссис Харрисон?
– Ну да! – улыбнулся Соломон. – Давняя традиция в нашем Жасмин-Хаусе. Все павлины-самочки носят у нас имя Миссис Харрисон.
Соломон извлек из кармана белоснежный носовой платок и приложил его к глазам.
Симон сделал глубокий вдох. Кажется, наступает момент истины… Самое время рассказать майору о главной цели своего визита. Представиться, сказать, что ему просто хотелось лично познакомиться с человеком, который является его родным отцом.
– Вам нравится сад? Садоводство вообще? – неожиданно спросил его майор. Кажется, благоприятный момент для судьбоносного разговора безвозвратно упущен.
Симон задумался.
– Конечно! Как можно не любить сад? Но, к сожалению, так сложилась жизнь, что я нигде не задерживался подолгу. А потому у меня попросту не было возможности полноценно заниматься садоводством: сажать растение, наблюдать за тем, как оно растет и развивается. А сейчас у себя в миссии мы разбили огород, выращиваем все то, что можно употреблять в еду. И практично, и экономично… А на остальное нет ни времени, ни места, к слову говоря. Так что я даже не мечтаю о такой роскоши, как разведение цветов.
– А для меня мой сад – это самая большая радость. Можно сказать, кусочек рая здесь, на земле… мой оазис…
Симон молча кивнул в знак согласия. Он взглянул на старика и вдруг понял, что напрасно явился к нему из прошлого. Напрасно ради собственного любопытства вознамерился потревожить мир и покой этого одинокого человека, нарушить хрупкое равновесие его земного существования, которое он ныне делит с любящей его Пейшенс и горделивой Миссис Харрисон, очередной представительницей павлиньего царства.
Симон поднялся со ступенек, стряхивая пыль со своих брюк.
– Что ж, мне пора! Я ведь действительно заглянул только для того, чтобы лично засвидетельствовать вам свое почтение. Не смею более занимать ваше время. Рад был познакомиться с вами, сэр!
Майор тоже встал и протянул руку для рукопожатия. Симон осторожно пожал его руку. Он мельком взглянул на запястья. Точь-в-точь, как и положено у отца и сына. Одна кровь!
– Пожалуйста, впредь обращайтесь ко мне просто Сол. Это короче. Кстати, Соломон означает вестник мира.
– Но правильно ли это будет? Вы ведь старше меня! – нерешительно улыбнулся Симон. – А Соломон – это очень красиво.
Ни отец, ни сын и понятия не имели о том, что если бы не слезы, душившие в тот момент Дот и мешавшие ей говорить громко и четко, если бы не враждебное безразличие монахини ко всему, что связано с появлением очередного младенца на свет, они оба носили бы одинаковое имя – Соломон.
Сол взглянул прямо в лицо священнику, все еще не выпуская его руки из своей. Вот она, та самая секунда, которая может круто изменить жизни их обоих. Он положил сверху свою вторую руку, сжав ладонью руку священника. А потом произнес медленно, четко выговаривая каждое слово, и слезы градом хлынули из его глаз:
– Боже мой, Боже! У тебя же ее глаза, сынок!
