Да и не стоило говорить о дивизиях. 48-я отдельная кавдивизия генерал-майора Аверкина состояла всего из трех тысяч всадников!
Несколько стрелковых дивизий были набраны из необученных бойцов, матчасть мизерная, артиллерии почти нет…
…Филипп покривился, глядя на выгоревшую траву, устилавшую степь за окном. Все это понятно и объяснимо, но все равно непростительно – у Кузнецова было мало времени и сил, но они таки были! Отчего же командарм не использовал его по полной, работая и днем, и ночью, не отдыхая по воскресеньям, а все силы бросая на строительство укреплений, на сосредоточение дивизий на самом важном, на единственно важном участке обороны – на перешейке?
Даже если от него требовали оборонять побережье от несуществующих десантов, он просто обязан был прежде всего выстраивать оборонительные рубежи в районе Перекопа.
Но Кузнецов этого не сделал. И кто он после этого?
Показались окраины Симферополя, и Филипп напрягся. Правда, тут же расслабился. Чего ему страшиться? Он свое отбоялся.
Хватит с него липких ладошек и «порханья бабочек» в животе!
Когда тебе семьдесят, смиряешься со многим, даже со страхом смерти, пуще которого нет.
Колонна, не снижая скорости, въехала в город. Гражданских на улицах было мало, или они просто терялись среди толп «людей с ружьями».
Чувствовалась нервозность, атмосфера была наэлектризована, все замерло в шатком равновесии. Чудилось, скомандуешь им: «Бегом марш!» – и побегут в разные стороны, бросая оружие, прячась по закуткам. А прикажешь: «В атаку!» – пойдут врага бить.
Все зависело от того, кто отдаст приказ.
Вблизи штаба армии народу было мало, красноармейцы словно избегали появляться на пыльной площади перед зданием штарма, окруженного «ежами» и колючей проволокой – Кузнецов игрался в войну.
Грузовики подъехали и резко затормозили. Добровольцы живо поспрыгивали, держа ППШ в руках. Раздались резкие команды, и морпехи трусцой разбежались, занимая посты – растерявшуюся охрану они игнорировали.
– За мной! – бросил Октябрьский и пошагал в штаб.
Часовые, которых добровольцы небрежно потеснили, и сами отшагнули, узнав командующего флотом.
А в коридорах штаба наблюдалась сутолока, суета и беготня – дядьки в военной форме топали во всех направлениях, разнося бумаги, хлопая дверьми и переговариваясь на ходу.
Сталкиваясь с добровольцами, штабисты приходили в замешательство – они застывали в полном обалдении, и их надо было обходить.
К немалому облегчению Филиппа, командарм Кузнецов находился на месте – он сидел во главе длинного стола, застеленного зеленой скатертью, и нервно курил, стряхивая пепел прямо на расстеленную карту Крыма.
Было заметно, что его покинули и силы, и хоть какая-то уверенность. Движения Кузнецова были очень плавными, заторможенными будто. Иногда он морщил лоб, словно пытаясь вспомнить нечто важное. Выпускал дым и глядел оцепенело, напоминая гадальщика в попытках разглядеть будущее, сокрытое в сизых завитках.
Медленно подняв голову, командарм долго смотрел на вошедших. Потом его взгляд, несколько отстраненный, выразил узнавание.
– Что вам? – спросил Кузнецов.
– Встать! – сухо скомандовал Октябрьский.
Лицо командарма исказила судорога.
– Что? – в глухом голосе командарма прорезалась растерянность.
– Вы арестованы. Сдать оружие!
Кузнецов внезапно и резко переменился – он вскочил, глубоко дыша и наливаясь кровью.
– Да кто вы такой, чтобы судить меня?! – заорал он, напрягая жилы на горле.
– Судить будет трибунал, – отрезал Октябрьский. – Ставка дала вам четкие указания: сосредоточить все силы на перешейке, чтобы не допустить прорыва немецких войск. Вы не исполнили приказ! И теперь по вашей вине фашисты перешли в наступление. Товарищ майор, арестовать его!
– Есть! – бросил Потапов.
Кузнецов бросился торопливо шарить по ящикам стола, разбрасывая бумаги, и выудил «наган». Добровольцы тут же вскинули свои ППШ, но командарм даже не поглядел на них.
Тоненько заскулив, он сунул дуло револьвера в рот, зажмурился, скривился – и нажал на спуск.
Грохнул выстрел. Пуля вошла в мозг, вышибая затылок и брызгая на стену. Командарм рухнул, роняя стулья.
На мгновение застыла тишина.
– Это наилучший вариант, – хладнокровно сказал Октябрьский и оборотился к дверям, замечая бледные лица штабных работников.
Спокойно оглядев их, он произнес:
– Временно, до утверждения Ставкой Верховного Главнокомандования, командующим 51-й Отдельной армией назначается генерал Батов Павел Иванович. Товарищ майор, подежурьте пока здесь. В случае неповиновения или дезертирства поступайте по законам военного времени – расстреливайте на месте.
– Есть, товарищ командующий! – бойко ответил Потапов.
Было заметно, что майор заметно приободрился – смерть Кузнецова сняла все опасения.
– Я к Батову, – обронил Октябрьский.
– Товарищ командарм на передовой, – робко заметил кто-то из штабистов.
– А где же еще быть командарму? – усмехнулся Филипп.
Захватив с собою взвод добровольцев, комфлота занял один из грузовиков и бросил шоферу:
– На аэродром!
* * *
Серебристый «ПС-84», он же «Дуглас-Дакота», едва вместил добровольцев. Ровно гудели моторы, перелопачивая все еще теплый воздух.
В одиночестве самолет не выпустили – командир 82-го истребительного авиаполка выслал следом две эскадрильи «И-16», в качестве почетного эскорта.
Лететь было недалеко, и вот степь, стелившаяся внизу, накренилась и словно поднялась к самолету, подставилась под колеса. «ПС-84» вздрогнул, загудел. Прокатился и вырулил.
Моторы еще крутились, когда Октябрьский спустился на пожухлую траву. К нему навстречу, придерживая фуражку, широко шагал Батов. Его жесткое крестьянское лицо было бесстрастным.
– Приветствую вас, товарищ командарм! – сказал Филипп, криво усмехаясь.
– Мне уже передали по рации, – проговорил Батов, – но я мало что понял. Какой-то арест… Кузнецов застрелился…
– Арестовал Кузнецова я, и тот не нашел ничего лучшего, как пустить себе пулю в рот. Не скрою, для меня это было наилучшим выходом, а то я собирался командарма расстрелять. Согласен, что мои действия были, скажем так, не совсем законны, но и ждать дальнейшего развала армии я тоже не собирался. Кузнецов ничего не сделал для того, чтобы удержать перешеек. В этом и состоит его преступление – перед армией, перед народом. Каюсь, я и сам виноват.
– Вы-то тут при чем? – удивился Батов.
– А вот не надо было увлекаться обороной Одессы! Я должен был проследить за этим Кузнецовым. Это ведь я сообщил товарищу Сталину о неладах с обороной Крыма, и Ставка дала командующему 51-й армией четкие указания: снять дивизии, ожидающие у моря погоды, то есть вымышленные немецкие десанты, и перебросить их на север, к Перекопу. Крепить оборону и все такое прочее. А на деле?
