Почти все римские историки отнеслись к Сеяну отрицательно. Как злодей он описан и Тацитом, и Светонием, и Дионом Кассием. Единственно Веллей Патеркул нашел о Сеяне добрые слова, воспев его трудолюбие, требовательность к себе и подчиненным, заботу о безопасности императора и государства
{173}. Но он писал свою историю в 30 году, когда Сеян был на вершине могущества. Вольно было творить Тациту и Светонию в прекрасные времена правления Антонинов во II веке, когда на несколько десятилетий, казалось, понятия империя и свобода в Риме слились воедино. Никогда в эпоху Империи римляне не творили так свободно, как при Траяне (98—117), Адриане (117–138), Антонине Пие (138–161), Марке Аврелии (161–180). Да и Дион Кассий, писавший во времена династии Северов (193–235), ничем не рисковал, ибо эти императоры мнили себя наследниками Антонинов и при всей суровости иных из них свободу творчества историков не ограничивали. Веллей Патеркул же, живя и творя при Тиберии, которого искренне боготворил, поскольку в молодости доблестно сражался под его знаменами, оценивал Сеяна так, как на то время оценивал его сам принцепс. Думается, проживи Патеркул поболе, продли он свою историю на несколько лет, и Сеяну от него тоже досталось бы, поскольку на деле он оказался опаснейшим врагом обожаемого императора.
Сеян свою участь заслужил, но расправа коснулась и всех его близких, и тех, кто как-либо был с ним связан или представлялся таким. Последовали самые многочисленные казни времени правления Тиберия. По свидетельству Светония, «больше всего смертей повлекла гибель Элия Сеяна»
{174}. «Произошло страшное избиение, — пишет Тацит, — и на Гемониях лежало несметное множество убитых обоего пола, всякого возраста, знатных и из простого народа, брошенных поодиночке или сваленных в груды. Ни близким, ни друзьям не дозволялось возле них останавливаться, оплакивать их сколько-нибудь, подолгу смотреть на них; сторожившие их со всех сторон воины, внимательно наблюдая за всеми, так или иначе проявлявшими свою скорбь, неотступно следовали за разложившимися телами, пока их волочили к Тибру. Они уплывали вниз по течению, или их прибивало к берегу, и никто к ним не притрагивался и не предавал их сожжению. Так сознание общности жребия человеческого подавлялось силой страха, и чем больше свирепствовала жестокость, тем больше преград встречало сострадание»
{175}.
Самым отвратительным событием этой расправы стала казнь ни в чем не повинных детей падшего фаворита, его несовершеннолетних сына и дочери. Как пишет Тацит, «их доставляют в темницу, причем мальчик догадывался, какая судьба его ожидает, а девочка была еще до того несмышленой, что спрашивала, за какой проступок и куда ее тащат, говорила, что она больше не будет так делать, пусть лучше ее отстегают розгами. Писатели того времени передают, что, так как удавить девственницу было делом неслыханным, то палач сперва надругался над ней, а потом уже накинул на нее петлю; после того, как они были задушены, их детские трупы выбросили на Гемонии»
{176}.
Не убереглась от гибели и бывшая жена Сеяна Апиката, успевшая перед смертью сообщить об обстоятельствах смерти сына Тиберия Друза. Возможно, она молчала до поры до времени, опасаясь расправы со стороны всесильного бывшего мужа, а после гибели его, когда нечего было терять, она могла надеяться заслужить пощаду, а в худшем случае, как оно и получилось, отомстить ненавистной Ливии Ливилле, разбившей ее семейную жизнь.
По показаниям Апикаты были подвергнуты пытке соучастники преступления врач Евдем и евнух Лигд. Картина гибели Друза в результате преступного заговора была полностью восстановлена, и Ливия Ливилла понесла суровое наказание. Она была казнена. Казнили ее, правда, не в Мамертинской тюрьме, где обычно в подземелье палач душил осужденных, а в собственном доме. Должно быть, сыграло роль ее происхождение… Так еще одна представительница семьи Германика стала жертвой правления Тиберия. Жертвой, однако, совсем не безвинной, что отличает ее судьбу от участи несчастной Апикаты и детей Сеяна. Как обычно в истории, трагедия безвинных — следствие вины виноватых, но никакая вина не может служить оправданием трагедии невинных.
Гибель Сеяна совершенно не отразилась на участи сосланной на Пандатерию Агриппины и продолжавшего томиться в палатинском подземелье Друза (Нерон погиб на Понтии за год до изобличения префекта претория). Любопытно, что «тем не менее Тиберий не поколебался написать в составленной им краткой и беглой записке о своей жизни, что Сеяна он казнил, когда узнал, как тот свирепствовал против детей его сына Германика»
{177}. Но дела престарелого императора здесь решительно расходятся с его словами: Агриппина и Друз погибли в 33 году, почти два года спустя после изобличения и казни Сеяна. «Из этого яснее видно, что Сеян обычно не подстрекал его, а только шел навстречу его желаниям»
{178}. В деле Агриппины и ее старших сыновей все именно так и обстояло.
А вот в отношении дочерей Агриппины и Германика, сестер Гая, Тиберий был милостив. Они не только не знали опалы и гонений, но и обрели супругов стараниями принцепса.
Первой из них он выдал замуж сестру Калигулы Агриппину, вошедшую в историю под именем Агриппины Младшей. Мужем ее стал Гней Домиций Агенобарб, знаменитый древностью своего рода, а также состоявший в кровном родстве с Юлиями, поскольку был внуком сестры Августа Октавии, а ему, соответственно, приходился внучатым племянником. Высокородность супругов обеспечит августейшее положение и их сыну, Луцию Домицию Агенобарбу, вошедшему в историю под именем императора Нерона, правлением которого и суждено будет завершиться в Риме династии Юлиев — Клавдиев. В 33 году, в год гибели Агриппины и Друза, Тиберий после долгих раздумий решил устроить семейную жизнь двух других сестер Гая — Друзиллы и Юлии, поскольку обе они достигли уже брачного возраста. Мужем Друзиллы, самой любимой Гаем и близкой ему сестры, стал Луций Кассий Лонгин. Род Кассиев был плебейским, но очень древним и знаменитым. Особенно прославлен был он Гаем Кассием Лонгином, пламенным республиканцем и одним из убийц Гая Юлия Цезаря, соратником Марка Юния Брута в гражданской войне против Октавиана и Антония. Тиберий, как мы помним, запретил сочинение Корда, где отдавалась дань уважения Бруту и Кассию, покарав и самого историка. Но на потомка гнев его, видимо, не распространялся, тем более что отец мужа Друзиллы воспитывал сына в строгости и, надо думать, в верности императорской власти.
Мужем Юлии стал Марк Виниций, провинциал. Дед и отец его достигали консульского звания, но сама семья принадлежала к всадническому сословию. Марк отличался мягким, добродушным нравом. Эти же качества были присущи и Луцию Кассию. Тиберий сообщил сенату о замужестве дочерей Агриппины, сдержанно похвалив их молодых мужей.
