Что бы ни было сказано, после спасительных слов дверца кареты звучно хлопала, отрезая продолжение разговора. Абу с прежней безмятежностью позволял развязать веревку на своих руках, снимал с шеи петлю, благодарно кивал Аше и занимал место в седле. На лице дикарки вспыхивала полуденно-яркая улыбка.
– Женщина-вождь умеет пить кровь! – с уважением сообщала маари. Свойски тыкала пяткой копья в бок Абу. – Ты хорошо ждал. Не воин, не колдун. Но – хорошо.
– Следующий раз бери не клячу, а своего Сефе, – ворчливо советовал Абу, растирая запястья. – Вороной резв и приметен, а я – учти – желал бы умереть чуть более старым.
– Смерти нет, мир цел, стекло – не бзынь, – успокаивала Аше, запрокинув голову и глядя в небо, словно сквозь хмурый дождь она способна различить путеводные звезды, многочисленные ярусы Башни или маяк света южан. Аше всматривалась в ведомое лишь ей, посвященной, смеялась и кричала мирозданию: – Поу слаб! Мой колдун сильный! Мой лев вернется!
Абу вздыхал, кивал и кутался в плащ, поданный одним из слуг. Кучер шевелил вожжами и отпускал тормоз, карета начинала двигаться и покачиваться, взбалтывая для королевы очередную порцию взрывоопасной головной боли…
Южная зима уродовала окрестности, как время – штукатурку стен: недавно гладкая и яркая, она постепенно блекла, трещины проступали сетью старческих вен, бурый лишайник гнездился в щелях затаенным унынием… Холмистая равнина полого поднималась к взгорью срединной Эндэры. Эти земли были отгорожены невысокими горами от моря и холодных северо-западных ветров, но, увы, замокали в дождях, готовых чуть севернее смениться мокрым снегом. Уцелевшая листва висела свалявшимися клоками. Мертвая, сброшенная – врастала в грязь и сама её создавала. Кочки, подобные мохнатым бородавкам старухи, уродовали бурый луг, негодный для выпаса. Небритая стерня сжатых полей казалась ковром из стрел, истыкавших поверженную пашню. Недокормленные овцы на склонах выглядели столь жалко, что дурачку-пастуху хотелось бросить монету подаяния, не торгуя для ужина сплошных костей под свалявшейся шкурой, без намека на мясо…
Армия Эндэры упорно и достаточно быстро шла к полю боя, но была она тусклой и ничуть не парадной. Война – любимая забава королей – только на летнем параде смотрится весело. Когда войска шагают по звонкой брусчатке, когда пушки начищены, кони сыты, враг далеко и наверняка слаб, а союзники верны без обмана, поскольку нафаршированы обещаниями и золотом, как праздничные пироги – начинкой…
Кровопускание – этот способ практичных людей торговаться по важным вопросам – располагает к хладнокровию лишь при использовании лекарского ножа на чужой шкуре, то есть территории, и при надежном, благоприятном для зачинщика, прогнозе по исходу операции.
Эндэра сейчас не имела оснований умиляться маршам красиво одетой гвардии, обновившей форму всего год назад и уже изрядно обмявшей её за время похода.
С северо-запада навстречу спешили пестро одетые наемники островного Галатора и недокормленные оборванцы – моряки его флота, сошедшие на берег и мечтающие о поживе. С севера катили свои знаменитые пушки пехотинцы Тагезы, их уже встретили с полным радушием и снабдили сопровождением бароны непокорного, много раз затевавшего мятежи приграничья Эндэры. Сейчас они очередной раз приняли сторону более сильной, по их мнению, партии. Недодавленные Коннерди гордо ехали во главе отрядов своих вассалов, мысленно уже примеряя свои гербы на ворота замков срединной Эндэры. Каменные тропы северо-востока ниже перевалов Понских гор стачивали копыта конницы Турании, составленной из вассалов короля и служителей ордена Золотого столпа, с некоторых пор в открытую именующих северную Барсу своей исконной землей.
Вместе эти силы, отягощенные бременем многочисленности вождей и невнятности общей цели, едва ли могли сломить оборону городов и замков, тем более быстро. Однако многозначительное молчание маджестика, внемлющего пророчествам бывшего патора Паоло, давало повод осознать: для рода Траста теперь невозможно сохранить корону, отсиживаясь за стенами. Да и нэрриха, союзники северной армии – при осаде крепостей они куда опаснее, нежели бочонки пороха в подкопах или пушки, заряженные тяжелыми каменными ядрами.
Эндэра приняла навязанный ей обстоятельствами чужой план, где исход всей войны отдавался в руки победителя главного сражения. У Эндэры, если разобраться, не было выхода. И потому королева ехала в карете и даже везла с собой наследника: похитить его могли откуда угодно и особенно из полупустого дворца, но никак не из-под надзора дикарки Аше и угрюмо-молчаливого Оллэ…
В полдень – так уж сложилась дорога – карета выкатилась на холм. Отсюда взгляд позволял оценить предстоящее поле сражения все, целиком.
Гвардия строила укрепления, прибывшие с вассалами отряды бестолково и вразнобой оформляли гирляндами повозок свои временные лагеря. Король красовался в начищенном латном нагруднике, снова ощущая в войне не только угрозу, но и прелесть большой игры. Он через третьих людей, окольно, умудрился выцыганить себе под седло рыжего Черта, коня нэрриха Оллэ, сокровище Алькема и наследство нэрриха Ноттэ. Нескладный облик скакуна не смущал короля, высокая передняя лука седла надежно оберегала его от позорного кувырка через холку. Вдобавок поодаль сменный вороной тагез лениво слюнявил серую траву и с долей презрения косился на тощего рыжего под седлом с золотым гербом: за что уроду досталась высокая честь?
Шатер для королевы разбили на склоне, выбрав место, удобное для наблюдения, но в то же время достаточно удаленное от предполагаемого боя. Король еще немного погарцевал на рыжем, пользуясь недурной погодой без дождя и делая смотр гвардии. Так он дождался без скуки подхода союзных войск, с нескрываемой гордостью пронаблюдал, как ровно движутся ряды конников. Хлопнул по гулкой латной спине любимого племянника – герцога Валериана Ламберто Траста, приведшего подкрепление из Барсы. Тепло приветствовал полки гвардии, обычно охраняющей перевалы долины Сантэрии от набегов из Алькема и морских пиратских налетов галер Риаффы. Теперь сухопутная граница лишена защиты, если не считать таковой слово Абу и витиевато-неопределенные, полные смутных намеков послания его отца, эмира Алькемского, доставленные голубиной почтой совсем недавно.
Еще раз осмотрев долину, пока вполне мирную и даже красивую, пеструю от знамен и гербовых лент на высоких пиках, король спешился и дал знак собирать всех, кого должно, на военный совет.
Изабелла следила за суетой с благодушием: подлинное счастье ведомо лишь тем немногим, кто перетерпел тяжелый недуг и ощутил его слом и свою победу, кто познал легкость послушного тела, заново звенящего силой и здоровьем. Сегодня королева не устала в пути, тошнота её не донимала, сон удался как нельзя лучше, а завтрак был съеден с аппетитом и прижился без бурчащих оговорок со стороны желудка. Королева подозревала, что во многом причина бесподобного состояния – прибереженные Абу для этого дня особенно сильные снадобья, может быть – весьма опасные для благополучия нерожденного наследника. Но в своем спокойном состоянии Изабелла к хитроумному послу испытывала лишь снисходительную благодарность. Из сопровождающего выезд королевы возка уже добыли любимое кресло, над ним торопливо натягивали полог. Королева прошла и села, щелчком пальцев потребовала подзорную трубу и принялась рассматривать суету в долине, давая слугам время обеспечить без лишней спешки обед, теплый шатер и все прочее, подобающее временному крову правительницы.
