– Вы знаете меня до самого темного дна моей души, – вздохнул Кортэ. – Если плата с вашей стороны не будет внесена, я черт-те откуда вернусь и стребую. Я тоже знаю, что кому дорого и где это искать.
Багряные стражи наконец-то утратили остатки показного безразличия и потянулись щупать рукояти оружия, скалясь псами и всерьез зверея, едва допуская саму возможность происходящего: высшему служителю угрожают, а он – молча терпит! Патор негромко рассмеялся, закивал и продолжил движение.
Сын тумана сорвался с места, в несколько прыжков одолел лестницу, пронесся по коридору и распахнул дверь спальни. Сквозь зубы выдохнул, сползая по стене и ощущая, как из груди вынимают острый нож страха: Аше уже и выплакалась, и успокоилась, и не стала делать с собою ничего худшего, непоправимого.
– Я боялся, что ты тут… – Кортэ махнул рукой и не стал договаривать.
– Умереть просто, но так вину не искупить, – женщина подошла и села рядом, держа спину прямо и поправляя складки платья, наверняка непривычного и неудобного для неё. – Ты не старший сын Вей. Ты не лепесток заката, как сказал мне лжец Апу. Мой лев – потомок двух старших ветров, заката и стужи, так?
– Двух. Заката, – указал рукой Кортэ, отчего-то довольный обращением на «ты», повернулся и отчетливо махнул на север, – и стужи. Именно так.
– Я тебе вещь или жена? – куда тише спросила Аше.
– Жена, – кивнул сын тумана.
– Тогда промолчу в одном и не стану скрывать иное, я решила, – Аше скользнула под руку и прижалась к боку. – Ты хочешь вернуть старшего. Это трудно, но совпадает с моим долгом. Я… – она прижалась плотнее. – Я помогу и… дышать для него стану, но только дышать! Только. Если этого не хватит, я не исполню долг маари и не вернусь домой, но я исполню долг жены.
– Вот что значит вовремя сходить на площадь и постоять в тени памятника Ревнителю, – скороговоркой выдохнул Кортэ, вполне довольный сказанным. – У меня есть верная жена, черт-те что творится в мире!
– Слушай. Это тайна, она важная. Мы, маари, прогневили Бога и прокляты, это вина посвященной, как я. Страшная вина. Очень давно, мы не знаем счета жизней, увядших с той поры, пришел великий вождь и сказал: вы будете моим народом. Я сильный, я не стану учить язык и выпытывать тайны, я и другим не позволю. Но дайте мне жену, так скрепим договор.
Кортэ кивнул, с интересом сознавая, что ему опять рассказывают историю о короле королей, существе легендарном и даже, может быть, достойном внимания. Аше продолжала рассказ: как помнят маари, а их умению хранить прошлое неискаженным Кортэ уже привык доверять, вождь древности однажды встретил противника, в значительной мере созданного его же навязчивой мечтой подмять под себя весь мир. Король покинул обжитые земли, поскольку тварь – а Кортэ мысленно назвал противника именно так – была опасна для людей, даже еще не победившая. Любящая жена нарушила многие древние запреты, провела его в пещеру обрядов и обманом сделала то, что стало проклятием для маари.
– Она выпила его дыхание, до донышка, – грустно сказала Аше. – И ушла во тьму с теми, кто служил ей, как жене короля, и сгинула. Тварь погналась за ней и тоже сгинула. Вождь остался в нашем народе. Мы не могли прогнать его, он и так лишился всего. Даже памяти. Он долго жил. Как все вы – очень долго. Был сильный воин, охотился на львов. Не надевал маску даже в праздник и ночами, во сне, звал её по имени. Потом он иссяк. С тех пор у нас рождается мало детей, наши старики сильно болеют, а наши сны мрачны. Ночью наши души, как добычу, рвут голодные звери боли и тьмы. И никогда не приходят к нам старшие – дети ветра. Никогда.
– Чем плохо то, что мой ветер иной?
– Сначала было дыхание, – повторила Аше слова, с которых начала рассказ рано утром. – Четыре лепестка у цветка Вей. В них – всё, оттуда раскрылся мир со всеми стеклами и дуновениями, сам свет пролился оттуда. В складке двух любых лепестков – только часть. Не все.
– Но я могу снять шкуру с врага?
– Не знаю, совсем не знаю, – пожаловалась Аше. Всхлипнула и ткнулась лицом в рубаху. – Я не хочу делать то, что мой долг.
– Я тоже долгов поднабрал с утра, – хмыкнул Кортэ. – Не рад, не хочу, но мы идем на большую охоту, и мы спешим.
– Да, – тихо согласилась Аше. – Надо до заката. Знаю.
По коридору и далее по лестнице Кортэ свое сокровище нес, уговаривая все же надеть башмаки и заинтересованно рассматривая некрупные стопы со смешно растопыренными гибкими длинными пальчиками, никогда не знавшими плена обуви. Увы, город совсем не похож на все, к чему привыкла женщина, в городе даже грязь – иная. Грязная! Особенно на узких улочках окраин.
В большом зале беззвучно двигались багряные и черные, судя по тусклости одежд – лишь сэрвэды, не служители. Двое ждали у дверей, оба поклонились нэрриха, предложили карету. Кортэ молча кивнул и покинул замок, так яростно и весело захваченный ночью и оставляемый теперь без радости… На подушках переднего дивана сидел Иларио, упрямо смотрел в пол, покусывая губу, – то есть выказывал признаки несвойственной для себя виноватости.
– Едем в лавку, за солью, – приказал Кортэ. С интересом изучил складочку удивления меж бровей друга. – Бумага и перо есть? Ага, хорошо. Пишу: на время моего отсутствия, если таковое приключится, оставляю брата Иларио распорядителем имущества и дел… Если ты, сволочь, от учета моего золота лишишься ума, выпьешь весь сидр или отравишь всех еретиков, зарежу медленно и похороню по обычаю юга… или хуже, кебшей приглашу отпевать тебя. Как понял? Ага, зеленеешь… Так, далее: моей жене выделяю все доходы от «Курчавого хмеля», особняк и земли в долине Сантэрии.
– Ты что… что говоришь? – белыми губами прошептал Иларио.
– Умирать я не намерен, но предусмотрительность обязательна при моих-то запасах золота, знаешь ли. Давно следовало составить бумагу, – Кортэ размашисто расписался, приложил порезанный палец и подул на лист, ускоряя сушку. – Иларио, я не вернусь в обитель. Я женился.
– Сочувствую, – криво улыбнулся служитель, адресуя слова не нэрриха, а исключительно Аше. Нагнулся, поднял на диван мешок. Добыл длинный стилет в ножнах и передал Аше. – Хорошо?
– Друк. Хо-рао-шо, – старательно повторила женщина, принимая подарок. Глянула на Кортэ и добавила: – Мне надо знать, что вы умеете говорить и петь для богов, пусть и на мертвом языке. Мне не важно понять слова, я выслушаю и посмотрю, сразу скажу: полезно или нет.
– Аше хочет послушать служителей, изгоняющих зло и…
– Все уже на месте, – поморщился Иларио. – Наши, гниды кебши, а еще восторженная шваль с ковриками, что денно и нощно таскается за Абу и ноет о его святости. Цыган, и тех братья добыли. Кого еще ей надо?
– Плясунью хоть одну, вроде Зоэ, – от себя добавил Кортэ.
– Вроде Зоэ? Ага, и парочку ангелов прямиком от Мастера, – разозлился Иларио.
На ходу выпрыгнул из кареты, разобрав смену темпа ударов копыт. Хлопнул дверцей, сочно кого-то выругал. Кортэ не стал поднимать шторку и следить за приятелем, угадывая, что именно его отвлекло. В пухлом брюхе мешка даже после извлечения ножа что-то таинственно поскрипывало и позвякивало. Сын тумана запустил руку в холщовую утробу, хмыкнул и добыл башмаки. Женские, без длинных загнутых носов и иных нелепых украшений, так ценимых знатными доньями, тайно мечтающими затмить саму королеву. Как будто умницу Изабеллу можно превзойти. Кортэ тихонько рассмеялся и мысленно добавил: как будто её, такую кроткую и набожную под настроение, допустимо злить… Аше повертела обувь в руках, приложила подошвой к стопе и решительно замотала головой, отказываясь даже примерять. Пришлось снова шарить в отощавшем брюхе мешка, выуживая добытые предусмотрительным Иларио толстые кожаные подошвы с ремешками: такие носит народ победнее.
