– Во завернул! Его – вас – её… и без мордобоя аж ломит виски. Ну да ладно, он толковый мужик, – вроде бы одобрительно хмыкнул Кортэ. – Кто б еще решился меня такого – урезонивать, стража вон шарахается. И верно поступает.
Хакобо не ответил, наверняка пытаясь понять, кто именно в оценке нэрриха прав и заслужил одобрения: патор или трусливые стражи. Далее шли молча и быстро.
Патор действительно ждал в кабинете Изабеллы, за её столом, в неудобном кресле с прямой жесткой спинкой. Кортэ шумно вздохнул, поморщился, скручивая себя в узел и понуждая к вежливости, вполне заслуженной тем, кто отважился первым принять гнев разъяренного нэрриха.
Поклонившись и приложившись к перстню, Кортэ сел в предложенное кресло и сам хозяйски указал на свободное место Виону, который сперва замер оруженосцем за правым плечом учителя.
– Ваше преосвященство, я изрядно отхлебнул из чаши гнева и полон горечью, – тихо и ровно сообщил Кортэ. – Я готов многое отринуть и переменить, памятуя заветы Мастера, но прежде желал бы понять хотя бы ради уважения к вам, как все это могло произойти… И что, черт подери, за дерь… Простите. – Кортэ помолчал, прикрыв глаза и стараясь снова отдышаться. – Так, я холоден, как туча с градом. Я спокоен. По порядку… Я отбыл к священным камням, и ведь ничтожных три дня назад в столице было тихо-гладко. И вот удар… Пока я не вскипел и не загромыхал, я желаю видеть королеву.
– Её величеству неможется, – покачал головой патор. – Все именно так, увы. Я не склонен лгать, и тебе это известно.
– Я желаю немедленно видеть Изабеллу Атеррийскую, я вполне спокойно приму то, что она не причесана и по самый свой династический нос укрыта одеялом, – начиная звереть, зашипел Кортэ. – Отговариваться недугом позволено нищим и бродягам. Короли или в уме, или не при делах.
Стало очень тихо, словно гроза и впрямь копилась, а град упреков шуршал в её недрах, готовый обрушиться и смять все разумные доводы, похоронить последние ростки доверия. Тягучая злость висела душно и плотно, но пока что незримо. Патор безмятежно перебирал четки и думал, дон Хакобо костенел от бешенства и поглядывал на дверь и в окно, пытаясь понять: есть ли возможность выдворить злодеев силой? Вион хлопал длинными ресницами, во все глаза глядел на Кортэ и старался запомнить каждое сказанное слово и всякое движение. Сын тумана теперь казался действительно спокойным, сосредоточенным и потому вдвойне опасным, – то есть нечто для себя решившим окончательно. И это решение не исключало самого худшего исхода…
– Кто всею душою ищет путь ко входу, достоин быть принятым, – наконец решил патор.
Он кивнул Хакобо, и доверенный королевы нехотя, медленно прошел к книжным полкам, утопил корешок потрепанного томика. Толкнул дверь и посторонился, пропуская патора. Вторым последовал в тайный ход Вион, третьим – Кортэ. Сын тумана оглянулся, уже на пороге – и едва приметно качнул головой, отрицая право дона Хакобо замыкать шествие. Сам потянул кольцо на тыльной стороне шкафа, восстанавливая тайну коридора.
В спальне её величества было свежо и мрачно. Задернутые шторы удерживали большую часть света, зато распахнутые окна не позволяли копиться духоте и свободно пропускали ветерок из парка.
Королева полулежала, облокотившись на гору подушек, и медленно, редко дышала. Лицо было бледнее штукатурки, золотистые волосы проявляли еще отчетливее нездоровый тон кожи. На табурете рядом с кроватью сидел – и это было уж вовсе невозможно – мирза Абу, как обычно невозмутимый и даже вроде бы прячущий в лукавом прищуре намек на улыбку. В сторону гостей он бросил один короткий взгляд, неодобрительно покачал головой и склонился над столиком, звеня темными склянками, шепча счет капель и рецепт их смешивания.
– Шесть, семь… Кортэ, возьми и выпей, я хочу еще немного пожить, для этого тебе следует успокоиться всерьез, а не для вида. И еще три… Вот так, взболтать, что бесполезно, но вызывает внимание и придает моему делу умный, значительный вид. Еще отсюда капельку, просто для смягчения вкуса, хотя принято не выдавать столь смешных секретов. Но я великий лекарь и я не нуждаюсь в дешевых трюках, мой талант неоспорим.
– Патор покрывает еретика, сидящего наедине с королевой и хвастающегося без меры, – хмыкнул Кортэ, залпом выпил предложенное и упал в кресло. – Да, дожили… Я зол, но я не воюю с больными женщинами. Дайте подумать. Вион, тишину нашептывать уже умеешь?
– Не очень ловко, – смутился младший нэрриха.
– Тогда выйди и встань у двери, во внешних покоях. И старайся изо всех сил, помня об открытом окне, – посоветовал Кортэ. Он дождался, когда дверь без стука прижмется к косяку, а королева, как послушный ребенок, проглотит капли и жалобно поморщится от их горечи. – Я впрямь унялся, не бурлю. Рассуждая трезво, вам троим я могу верить. Королева не позволила бы мне торговаться и быть на «ты», стой она за Басом. Патор не стал бы угрожать себе же, а я внятно слышал угрозу тогда, в ночном в лесу. Абу… Ну, тебе никогда не заполучить чернорясников в союзники.
– Доводы подобраны разумно, пусть смысл их пока и невнятен, – согласился патор, занимая свободное кресло. – Не только в столице гнездится беда?
– Не только. Но все же пока нэрриха не убивают там, где был я.
Снова тишина загустела, и Кортэ стал великодушно ждать, пока королева отдышится, предложенное ей питье подействует, возвращая щекам слабый румянец, а сознанию – относительную ясность.
– Кто… убит? – шепнула Изабелла.
– Мой ученик, – сокрушенно развел руками Кортэ. – Так вы еще не знаете? Я почувствовал смерть недавно, Альба влился в ветер перед рассветом. Я был чертовски зол, но теперь я готов слушать. Многое следует понять. Ссора никому теперь не к пользе. Даже мне, вынужден признать.
Абу составил новую смесь и напоил королеву. Покосился на Кортэ, поставил крошечную чашечку и сел ровно.
– Я готов рассказать то, что видел и слышал. Для начала это будет полезно, я не служу никому из вас ни как подданный, ни как последователь веры. Я смотрел со стороны.
– Как же, твоя сторона мне понятна, – усмехнулся Кортэ. – Но – говори.
Абу поклонился, прикрыл глаза и стал негромко и ровно нанизывать слова на нить последовательности времени. Абу вернулся к началу событий, в день отъезда плясуньи из дворца. Тогда он сидел в покоях Зоэ, где и увидел страдающего тяжелейшим похмельем дона Эппе. Абу по своей воле взялся составить напиток для облегчения тягостного состояния. Эспада выпил залпом, вкуса не заметил и разговорился, он непрестанно нес околесицу, и вся она была – ложь… Вранье звучало в устах королевского пса странно, и было очевидно, что он пребывает в растерянности и тянет время. Так же очевидно было и то, что Эспада знает нечто важное и сам не рад своей осведомленности. Затем пришел слуга, доставил корзину с продуктами, на словах пояснил: съестное распорядилась передать Зоэ. В корзине было превосходное, редчайшее вино, и хмельной Эспада вдруг взялся с достойным быка упрямством навязывать южанину заздравный кубок, в насмешку. Знал: вера не позволяет Абу пробовать угощение, тем более днем, а закон гостеприимства советует не препираться с радушным другом хозяйки, тем более угощал дон Эппе от имени Зоэ. Спорить Абу не пожелал, понимая, сколь нетверд рассудок Эспады. Принял кубок и сделал вид, что пьет, даже омочил губы.
