– Приветствую тебя, о сын шепчущего песка, – слова Абу, сказанные им далеко, вне шатра, тоже проникли в сознание помимо слуха. Голос казался обычным для посла Алькема, в тоне несколько нарочито проступала радость и притом звучание оставалось ровным, без намека на замешательство. – Мы не пили вина за общим столом и не слушали пения свирели долгих пять лет, если память моя крепка.
– Память крепка, – насмешливо прошелестел незнакомый голос, сухой и чуть скрипучий, приближающийся с каждым звуком. – Но помолчи, мне недосуг вспоминать прошлое. Я теперь верую в Башню, я узрел свет и познал истину. Ползи прочь, жалкий самовлюбленный червь-еретик. Ползи и тщетно надейся выжить.
– О, тебе до сих пор сладка и желанна тайна моей живучести, – гордо отметил Абу. – Эо, сын штиля, был старше тебя на круг, но я оказался свидетелем его гибели. Я выжил, он – сгинул. Я, смертный червь-еретик, узрел гибель величайшего бессмертия.
– Он… пощадил тебя? Эо? – в голосе несмазанной петлей скрипнул интерес, приоткрывая дверь неутолимого любопытства. Нэрриха, как многие до него, попался на уловку посла, даже сознавая, что Абу тянет время – и допуская эту игру, и надеясь на свою силу, способную проломить любую оборону, сколько её ни готовь. – Говори, и ты, возможно, еще немного поживешь. Кто убил его?
– Ноттэ.
– Ты вдруг стал немногословен, – отметил ядовитый голос.
Серебро крови более не приближалось к защитному кругу. Изабелла щурилась, смаргивала слезы, плохо сознавая себя. Она терла глаза, хотя видела не глазами, а дарованным Аше неведомым способом. Она не сомневалась, что нэрриха, этот серебряный узор на бархате реальности, замер рядом с Абу и отдался своему любопытству: ему можно и не спешить, так и так он непобедим… Он успеет убить тех, кого велит найм, путь даже чуть позже.
Нэрриха сиял ярко. Рядом с ним Абу казался багряно-тусклым и маленьким.
– Я желаю знать правду, – вкрадчиво сообщил нэрриха. – Я даже подарю тебе жизнь, как подарил он. Пока что ты солгал. Глупо солгал! Ноттэ не мог убить Эо. Сын штиля был гораздо сильнее, я знаю. Я слабее Эо, а ведь Ноттэ проиграл бы мне.
– Трудно проверить ваше утверждение. Ноттэ, клянусь маяками света, одолел того, кто вам был бы трудным противником. Одолел и погасил окончательно.
– И снова ложь. Уж конечно Ноттэ не исхитрился бы забрать раха и впитать такую прорву могущества. Наконец, исполнив невозможное, отчего он сам сгинул позже?
– Жажда быть обласканным на стороне победителей вынудила тебя предать веру, ты лишен света маяков в пустыне познания, ты ослеп… Увы, о мой бывший друг, душа моя истекает кровью. Ты был мне ближе брата.
– Да неужели? – фыркнул нэрриха, сраженный такой наглой и напыщенной ложью. – Абу, я сын ветра, но твои слова всегда звучали странно. Даже мне трудно найти в них ложь. Ведь все они – ложь, разного толка, в разной обертке… – Голос звякнул металлом: – Короче! Я устал от глупостей.
– Увы… о скорбь… о горькая утрата, – не унялся Абу. – Ты нарушил свою же клятву, однажды искренне данную моему отцу. А ведь ты многим обязан Алькему, – более деловито отметил Абу. Он не спешил, словно беседовал с другом за пиалой чая. – Увы, друг мой, увы… я все еще не вижу причин для вражды, я лишь ощущаю боль в душе. Здесь. И пусть жажда слыть победителем погнала тебя на север, в злую зиму, ненавистную тебе, в мир последователей Башни, пусть… Это минутная слабость. Неверные обольстили тебя! Презираемые тобою, дважды причинявшие тебе гибель в давние времена.
– Вернись к теме.
Изабелла услышала, как шипит сталь, покидая ножны. Как коротко и нервно смеется Абу… Вероятно, сталь коснулась его шеи, – предположила королева, и ей стало холодно. Аше все еще металась по шатру, круг оставался незамкнут. И время, выигранное Абу, все еще не обещало победу…
– Скорбный удел – бессмертие, – вздохнул посол Алькема. – Я сейчас говорил тебе о старой дружбе, чтобы пригласить вернуться на юг. Неужели подобное невозможно? Для тебя открыта свободная жизнь в той вере или этой, под гарантии моего отца или королей Эндэры.
– Слабая и глупая попытка.
– Я понял. Увы, я не умею завидовать бессмертию. Я видел много детей ветра, без сомнений, я любимейший ученик величайшего Оллэ… – Абу дождался хмыканья нэрриха и добавил, – среди людей. И я решил: лучше отдать единственную жизнь за идею, чем снова и снова умерщвлять идею во спасение червя личности.
– Я не друг тебе, еретик. Я смерть твоя! Расскажи всё, – в голосе нэрриха надтреснутым бубенцом звякнула злость. – Быстро!
Королева скрипнула зубами, снова ощутила на языке соленую слюну. Там, вне круга охраны, стал заметен клинок, – он проявился, как только по холодному лезвию потекла струйка крови. Нэрриха играл с жертвой, угрожая незащищенной шее Абу, но пока что он срезал лишь тонкий лоскут кожи.
– Ай-ай, зачем портить славную беседу! Зачем просить невозможного, о мудрейших из мудрых? Сам ведь ты однажды сказал: или точно, или быстро, – Абу вещал с прежним, воистину безумным, спокойствием мягкого назидания. – И, дозволю себе напомнить: люди говорят только с целым горлом.
Нэрриха выругался. Абу вздохнул свободнее, было заметно, как он сел, наверняка по обычаю юга скрестив ноги.
– Эо вовсе не дарил мне жизнь, как можно вообразить подобное, зная его! Увы, сын штиля не успел наказать меня, хотя я был неподражаем, я так извёл его…
– Как и меня, – скрипнул нэрриха.
– Почти, о терпеливейший и славнейший из детей ветра, когда-либо посещавших…
– Короче.
– Ноттэ отвлек сына штиля, уже вознамерившегося наказать меня. Эо в то время был ранен и слаб после боя с людьми, его подстерегли опытные воины. Добавлю: он был ещё и измотан переходом и, не умолчу, рассержен моими попреками. Ноттэ его зарезал в одно движение, я не мог сего рассмотреть в деталях, увы мне, я лишь слабый человек и зрение мое…
– Дальше.
– Мое несравненное знание гор, моя доброта дарителя скакунов и моя щедрость в…
– Короче.
– Невозможно пересказать короче то, что длилось и было наполнено смыслом! Я проводил их до города, их обоих – нэрриха Ноттэ и герцога Валериана. Увы, это все, чему я лично был свидетелем, – с отчетливой издевкой завершил рассказ Абу и вздохнул, собираясь наживить новую полуправду на оголившийся крюк любопытства и повторно приманить опытного, но излишне самоуверенного собеседника.
– Оа-три-э-раа, – звонко пропела Аше.
Может быть, слова звучали чуть иначе, но королева разобрала именно так. Оба круга живой крови багряных служителей, выстроившихся вне шатра, вспыхнули солнечно-ярко – и слились в сплошное кольцо сияния. Лязгнула сталь, Лало басом загудел убогий, прямо-таки деревенский, напев. Еще одна нить багрянца протянулась от узора крови Аше к шатру, словно путеводная нить. Маари расхохоталась, взмахнула копьем, которое сделалось отчетливо видимым, едва его омыла кровь, нанесенная на лезвие и древко одним ловким движением.
