Далеко, у самого северного горизонта, темным опасным облаком шевелилась масса чужого войска: враг еще не перестроился из походных порядков, но уже опоздал выбрать место на поле боя.
За спиной тоскливо вздохнул Вион, строгим приказом Аше обязанный оберегать королеву.
– Красавчик, не лез бы к ней, как к девке, не сопел бы теперь мне в спину, – хмыкнула Изабелла с оттенком мстительного удовольствия.
Она отдала трубу слуге и осмотрелась, убеждаясь в отсутствии маари поблизости. Оглянулась на нэрриха, мельком оценив состояние шрамов: осколки склянки были вмяты полуживым Кортэ в лицо Виона, тогда принадлежавшего твари всем телом и почти всею душою. Первое время раны гноились, затем стали широкими грубыми рубцами. Но природа добра к нэрриха. То, что изуродовало бы человека пожизненно, этому везунчику подпортило красоту на несколько недель. Шрамы сгладились, выцвели, превратились в тонкие нитки на скуле и подбородке и, возможно, вскоре вовсе сотрутся. Пока же они добавляют лицу мужественности и взрослости, ничуть не менее того. Черты Виона снова правильны, румянец свеж, крупные глаза затенены длинными ресницами, разлет бровей, слегка подправленный коротким шрамиком на правой, стал даже интереснее.
По крайней мере половина столичных дур, – мысленно прикинула королева, – мечтает заполучить этого нэрриха к себе под балкон, чтобы затем сдаться на милость победителя и распахнуть для него окна спальни. Избалованный мальчишка понятия не имеет, что такое любовь, но сполна усвоил прелесть флирта. Ему лестно тешить самомнение и порождать сладко-соблазнительные слухи… Зачем ему Аше? Лишь затем, что не ждет и окна не открывает. Или – не так? Королева из-под век наблюдала мучительную скуку Виона, вынужденного охранять, исполняя докучный долг раба. Отметила – ни рвения, ни даже уважения…
– Малыш, ты можешь быть хоть трижды славным нэрриха и мастером рапиры, – сухо начала Изабелла, – но я в дурном настроении забуду то и другое, возьму да прикажу выколоть глазки… У вас, нэрриха, отрастают новые? А? – Изабелла помолчала, ожидая ответа. Вздохнула, вскипая гневом, пока что управляемым. – Молчишь… Еще раз промолчишь в ответ, как раз теперь велю проверить.
– Разве вам не требуется охрана? – огрызнулся Вион.
– Как раз теперь мне требуется ответ, – отрезала королева, вставая и оборачиваясь к нэрриха. Посмотрела на рослого Виона ровно так, как смотрят на подпрыгнувшую слишком высоко блоху, не ставшую оттого крупнее. – Что за чирей вырос на твоей симпатичной заднице, если он зудит нестерпимо и вынуждает портить настроение моей любимой Аше? Не бубни о любви, кроме себя ты никого не любишь. Не сопи прежде срока, в сказанном мною нет обиды! Подумай, – сладким голосом шепнула королева, цепляя нэрриха под локоть и обозначая жестом намерение прогуляться. – Подумай: умница Бэль опытна и тебе не враг… пока что. Она женщина, и женщина красивая. Она пожила в столице и много знает. Она умеет молчать. Умница Бэль человек, Аше тоже человек и тоже женщина. А тебе так и так некуда пойти и некому пожаловаться. Надеюсь, малыш, у тебя достаточно ума, чтобы не сплетничать о важном со шлюшками из свиты? Ну, не играй в обиженного ребенка. Или играй, мне даже нравится. Чертовски обидно, что я порядочная женщина… по долгу крови. Мы могли бы премило пошалить.
Вион едва заметно порозовел, несколько раз сморгнул, неуверенно упираясь, но все же следуя за королевой спотыкающейся походкой безвольной жертвы. Он не успевал оценить смену настроений её величества, не понимал смысла сказанного, выглядел ошарашенным – и, как верно подметила Изабелла, нуждался в возможности излить душу.
– Но я… я никогда не сплетничал с этими в столице, – сильнее прежнего порозовел нэрриха, шепча едва слышно и старательно создавая тишину, исключающую подслушивание. – Я… не понимаю вас.
– Ты писал мне под диктовку твари, – отметила королева, гладя рубашку нэрриха возле запястья и поправляя кружево. – Мол, люблю безмерно, теряю голову и вырываю из груди сердце. Я прочла письма, получив их от Бертрана. Мне понравился слог. Занятная у нас с тобой интрижка: мы не виноваты, но наказаны. Я отравлена и едва могу носить ребенка, ты опозорен, утратил доверие короля и вдобавок попал в зависимость от моей дикарки. Мы друзья по несчастью. Но мне-то жаловаться не пристало, я королева. Я молча думаю о своей горькой доле.
Изабелла покивала, быстро глянула на ошарашенного её логикой Виона и снова мелкими шажками двинулась вперед, придерживая одной рукой край платья и другой – локоть нэрриха. Вион спотыкался и сопел, не понимая ровно ничего, помня и угрозу выколоть глаза, и сердечное сочувствие, приправленное намеком на симпатию. То и другое сложно мешалось в сознании, настаивалось на многозначительной тишине, бродило и требовало выхода. Изабелла старательно приопускала веки, пряча искру азарта и приглушая чуть насмешливую улыбку до гримаски фальшивого сочувствия.
– Она… – не выдержал Вион, со всхлипом вздохнул и поискал взглядом Аше, как раз теперь занятую беседой с двумя великанами, Лало и Пабло. – Она удивительная. Я был почти мертв. Нет! Хуже, чем мертв, я был выкручен и смят, как грязная тряпка. Я впитал гнусь и не мог от неё отчиститься. Я захлебнулся в том, что трудно описать.
– В дерьме, – спокойно подсказала королева и добавила с грустным участием: – Увы, тогда все мы были в этом самом… по уши. Вспомнить жутко. Но ты держался, малыш. Кортэ был тобою горд, мне сообщили.
Вион поежился, нехотя кивнул, бледнея и сутулясь. Помолчал, подбирая слова и решая, стоит ли их доверять чужому слуху. Королева прекрасно знала: выворачивать напоказ душу не стоит никогда! Даже на исповеди. Слишком мощное оружие – знание чужих слабостей. Отдавать его в руки невесть кому, живому и способному переменить взгляды и однажды стать врагом…
Но Вион пока подобного не решил для себя, не обдумал. Потому молчание копилось и давило, понуждало его к откровенности лучше любых угроз. Изабелла вздохнула, снова погладила рубашку нэрриха, покачала головой.
– А какие стихи ты посвятил ей! Альба не сочинял подобных. Это было от души. Проникновенно.
Королева поморщилась, сочтя довод неудачным и слишком уж надуманным. Стихи Альбы она ценила высоко. Вот хотя бы тот сонет, что переврал, изуродовал под свои глупые мелкие цели завистливый выскочка-красавчик. Королева негромко стала их выговаривать, стараясь вспомнить точнее и ошибаясь в словах, и сердясь на неполноту памяти:
Полог темных кудрей,
и танцующих рук лоза,
круг ветров и людей,
на ресницах цветет слеза.
В шаре радужном свет,
а ответы укрыла тень,
Вьются в нить да-и-нет…
Вион снова тяжело вздохнул, королева досадливо поморщилась: отвлек. Она и без того часть слов подзабыла и заменила по своему разумению, а без музыки они и нужные вполовину не так хороши, как под перебор струн виуэлы.
Альба был при дворе столь же немыслим, невозможен, как и куколка Зоэ. Вся грязь столицы словно бы не смела касаться этих двоих. Плясунья доверчиво улыбалась всякому на улице, а новорожденный нэрриха верил в Мастера и хуже того: находил людей милыми, добрыми и искренними. Всех людей. Даже в тот страшный день, когда королевского пса Эспаду поволокли на казнь, когда сама королева была на волосок от гибели, Альба не потерял выдержку и не наделал глупостей потому, что полагал посильным всё объяснить и со всеми договориться по-хорошему. Как будто мир ещё молод, единый язык не утрачен грешными его обитателями, познавшими сладкий яд лжи, двусмысленности и иносказания…
