Кортэ удовлетворенно хмыкнул, залпом допил сидр и покинул комнату. Зоэ проводила взглядом рыжего нэрриха, нехотя призналась себе: она крепко завидует! Вот-вот Кортэ взнуздает резвого коня и помчится живым веселым ветром на север, учинять непогоду в чужой обители. А ей придется сидеть, снова и снова припоминать подробности, отвечая на вопросы. Потолок серый, шторы плотно прикрыты, в комнате сгущается духота. Драгоценные алькемские ковры, дар посла, так воняют южными ароматными маслами, что виски ломит…
Лишь к вечеру Альба решительно выпроводил Вико и впустил в комнату дедушку Челито, суетливо бормочущего о том, как важен отдых и сколь полезен сытный ужин. После еды Зоэ еще немного посидела, щурясь и улыбаясь, слушая перебор струн виуэлы.
Альба нечасто пел чужие стихи и еще реже – свои, он предпочитал музыку без слов или перекладывал на удобный лад молитвы. Длинные пальцы брата за прошедший год словно бы еще более вытянулись и похудели, они двигались по грифу стремительно, точно. В открытое окно – наконец-то это возможно! – тек вечер, наполнял комнату запахами срезанной травы, цветущих близ домика роз и узловатого ствола можжевельника, добытого Кортэ еще утром. Рыжий нэрриха в суеверия, по его собственным словам, «ни черта не верил». Но приболевшей Зоэ немедленно доставил пахучую корягу, якобы изгоняющую всякое зло и опасную даже для привидений.
Альба играл простенькие мелодии, стилизованные из крестьянских песен приморского юга. Звук то накатывался, то отступал, то звенел, то едва шуршал – как волны спокойного моря. Зоэ прикрыла глаза и попыталась вспомнить, какое оно – море, любимое с первого взгляда и, увы, недоступное теперь для королевской плясуньи, обязанной жить во дворце.
Море – зеркало, отражающее ветер во всех его проявлениях. Море – шелк полога, скрывающего душу мира, непостижимую, как глубины. Море – средоточие движения и перемен, оно отрицает пустоту самим своим существованием наполненной чаши…
Утром Зоэ долго глядела в окно, на гладкое блюдо неба, поставленное боком, обтекать от жирной корочки рассвета. На душе было светло, губы норовили сложиться в улыбку – ночью снилось море, голоса ветров шуршали, окликали. Жаль лишь, что даже во сне море было далеко и голоса – тоже.
– Аль!
– Недалече он, ты не страдай, – отозвался старый Челито, скрипнул стулом и зашаркал к кровати. – Выпей вот, я навел с медом, сладенько. Нелюдь твой ушел кормить лошадку. Рыжий-то, тот что навроде абордажного крюка во все впивается, науськал его вечёр: не униматься, мол, покуда своего не заполучит.
– Вкусная вода… Зачем ты зовешь моего Альбу нелюдем, дедушка? – осторожно укорила Зоэ. – Аль хороший, он семья мне, как и ты.
– Много ли он в жизни-то разумеет? – привычно посетовал старый моряк, принимая кубок и устраиваясь в кресле. – Неразумный, невзрослый, весь прок от него – что струны дергает да рапирой стращает мирный люд. Разумения нету. Да хоть вот нынешнее дело: учудили непокой, всех поразогнали, слуг королевских запугали… А кто нам первый благодетель? Кто славному дому хозяйка? Я-то помню всяк день и лампады в храме зажигаю: её величество поминаю, здравия испрашиваю для них. Уж спасибо им, милостивая душа, с понятием. А нелюди – что? Пустые они. Суета их бестолковая… Зазря нагнали страху, ведь под рукой самой владетельницы Атеррийской и всея Эндэры нет бед для тебя, внучка. Так и знай: токмо польза.
– Секретаря нашли? – самый опасный вопрос Зоэ задала шепотом.
– Сам явился, повинился, прощение обрел, – кивнул Челито, и загорелое лицо прочертили темные складки улыбки. – Всякое бывает, порт – он иной раз и святому жабры встопорщит.
Зоэ хихикнула, представив сухого серенького секретаря в водорослях, с жабрами, да еще «встопорщенными». Воображение ловко нарисовало кабинет и умницу Бэль в строгом черном платье, и испуганного секретаря… воображение подсказало, как он без звука разевает рот, глядит мелкими глазенками на королеву, в холодном гневе более опасную, нежели любой шторм.
Продолжая хихикать и пожимать плечами, Зоэ дождалась, пока Челито выйдет, выскользнула из-под одеяла и принялась драть костяным гребнем кудри. За время жизни во дворце, повинуясь похожему на приказ совету королевы, плясунья ни разу не укорачивала волос, и теперь они плащом укутывали тело, спускались по бедрам. Зоэ неодобрительно продрала самые длинные пряди, подозревая: еще год – и дотянутся до колен… Второй совет королевы она дерзко нарушала каждый день, если не шла плясать на площадь. То есть волосы распущенными не оставляла, сплетала в свободную косу, прихватив в середине лентой.
– Дедушка! – крикнула Зоэ в полный голос, поправила платье и затянула на талии шаль вместо пояса. – Деда! А где Вико?
– У королевы, тонет в море гнева, – ехидно сообщил от окна голос дона Эппе. – Н-ну, и пока он там тонет, я тут, на суше, цел и сыт, стерегу тебя.
– Подглядываешь, – заподозрила Зоэ, подбежала к окну и раздвинула шторы, привязала их лентами, чтобы не застили вид на румяное утро и бледного, но по-прежнему неуемного Эспаду.
– Зоэ, два раза подряд злить Кортэ не стану даже я и даже на спор, – без раскаяния и смущения признал дон Эппе, шагая через низкий подоконник. – Всего лишь стерегу и подслушиваю. Старик прав: рыжий злодей воистину абордажный крюк, во что вцепится – от того уж не оторвать его.
– Что тебе? – Зоэ вспомнила, что на Эспаду вообще-то следует сердиться, и старательно остудила тон.
– Во, лепешка с сырой бараниной, – сообщил королевский пес, упал в кресло и добыл из кулька одно из любимых своих лакомств. – Хочешь? Чеснок сам выбирал и крошил. Мельче мошки, злее Кортэ…
– Да ну тебя, – всё еще стараясь не замечать гостя, буркнула Зоэ. Но пошла в угол и выбрала из запасов любимое Эспадой крепкое и сладкое сантэрийское, черное, как запекшаяся кровь.
– С зеленью, с алькемским злым перцем, с восточными пряностями, – уточнил Эспада, примерился и срубил горлышко бутыли так, что холодок стремительного движения клинка коснулся шеи Зоэ. – Почему ты не боишься всего, чего следует опасаться? Например, меня, моего клинка, врагов нэрриха. Или меня пьяного с клинком, к тому же обозленного на тех, кто покровительствует тебе…
Эспада отложил оружие, чуть наклонил голову и прищурился, раздирая надвое лепешку, начиненную мелко рубленным мясом. Зоэ попробовала тягучее вино – только лизнула, очередной раз удивляясь: как эта гадость может нравиться? Терпкое, горчит, а еще и сладким отдает, да к тому вдобавок жжет язык и першит в горле. Эспада отобрал бутыль, носком башмака повозил по полу, разгоняя осколки глиняного горлышка. Сунул Зоэ в руку кус лепешки, повторно приглашая разделить трапезу. Сырую баранину Зоэ находила сносной, к тому же знала: Рэй неизменно готовит кушанье сам, начиная работу с выбора годного барана. И гордится нелепым блюдом, и умудряется делать его действительно вкусно.
– Когда Ноттэ вытащил меня из закупоренной бочки, брошенной в море, что-то случилось, – задумалась Зоэ, устраиваясь на полу, рядом с креслом. – Я, наверное, пока тонула, перетерпела весь страх, на целую жизнь вперед. Ну и к тому же, Рэй, зачем тебя бояться? Ты часть семьи.
