Потрясенная его исповедью, Милена вытерла слезу и заметила:
— И ты хочешь сказать, что у меня все получится? А откуда ты знал, что у тебя выйдет? И почему ты решился не напиваться, и не вводить дозу, и не ложиться после этого в сугроб?
Жан-Поль подмигнул ей и протянул:
— Могу, конечно, сказать, что всегда надо идти вперед, что опускать руки грешно и всякое такое. Однако у меня элементарно не было больше денег на дозу или хотя бы дешевую выпивку, потому что, когда меня выбрасывали из квартиры, этот мерзавец-хозяин отобрал у меня всю оставшуюся наличность.
Милена расхохоталась и спросила:
— А на что ты тогда смог основать свое второе ателье?
Ресницы Жан-Поля, который не скрывал, что к женщинам относится равнодушно, затрепетали, и он произнес:
— Ну, тогда мне было двадцать, и мне поступало много предложений от богатых пожилых поклонников. Конечно, я их отвергал, пока у меня была крыша над головой, но, оказавшись на улице, понял, что иногда стоит поступиться принципами ради успеха в недалеком будущем.
Милена вдруг подумала о Гордионе и о том, что накануне в дом мод Годо забредал человечек, представившийся страховым агентом, а на самом деле оказавшийся представителем агентурной сети герцословацкой разведки во Франции. И что он без обиняков заявил, что она не имеет права и думать о том, чтобы вернуться в Экарест и что у него имеется для нее первое задание.
— О чем ты задумалась, дитя мое? — спросил Жан-Поль, беря ее за подбородок унизанными перстнями пальцами.
Милена покраснела, потому как не могла сказать ему, человеку, открывшему перед ней дверь в страну чудес, правду. Или даже хотя бы ее малую толику.
— О том, что ты прав. Правда, скажу сразу, продаваться пожилым поклонникам, и тем более поклонницам, я не намерена.
Жан-Поль просиял:
— О, твой французский, кстати, заметно улучшился! Ты схватываешь все на лету. Думаю, то же самое справедливо и относительно профессии модели. Мадмуазель Лилит, моя добрая знакомая, вернулась наконец в Париж после путешествия по Африке. Она станет твоей метрессой. И кстати, дитя мое, что касается богатых поклонников: всегда найдутся не только пожилые и страшные, но и молодые и красивые!
* * *
Мадмуазель Лилит оказалась дамой без определенного возраста, однако, судя по тому, что она часто упоминала свою закадычную подругу Коко Шанель и «золотые двадцатые», ей было далеко за семьдесят.
Когда-то она сама была манекенщицей, затем владелицей школы для манекенщиц, которую выгодно продала и, открыв для себя волнующий мир фотографии, отправилась в путешествие по Африке, запечатлевая на пленку дикие племена и девственную природу.
Ну, или то, что читатели глянцевых журналов подразумевали под дикими племенами и девственной природой.
Кроме того, мадмуазель Лилит была подлинной садисткой, потому что, прохаживаясь вдоль расположенного в ее шикарном доме под Парижем подиума, то и дело пребольно ударяла Милену по ляжкам тонкой резной палкой из черного дерева с платиновым набалдашником.
— Не так, мадмуазель, не так! Господи, вы самая непонятливая и неодаренная из моих учениц! И что такого в вас нашел Жан-Поль!
Когда Милена после очередной злобной тирады расплакалась, плюхнувшись на мраморный пол, мадмуазель Лилит, взирая на старомодные часы на золотой цепочке, дала ей ровно три минуты, а потом, щелкнув крышкой, заметила:
— Время снова приступить к занятиям, мадмуазель! Итак, повторяю…
Милена ничуть не удивилась, услышав сплетню о том, что любовником мадмуазель Лилит в оккупированном Париже был немецкий офицер, высокий чин в гестапо. Она и сама была гестаповкой!
Однако ее методы действовали, и когда Милена в следующий раз прошлась по подиуму в доме моды Годо, то все собравшиеся недоброжелатели, желавшие лицезреть ее окончательное низвержение, прикусили языки.
А кое-кто даже захлопал.
И все же Милена пожаловалась Жану-Полю на мадмуазель Лилит и в сердцах назвала ее «гестаповкой».
Тот прервал ее и заявил:
— Именно она дала мне деньги на мое второе ателье. А вовсе не все эти богатые мерзавцы, которым я требовался исключительно в качестве секс-игрушки. Лилит была влюблена в высокопоставленного гестаповца, это правда. И то, что его убили представители «Сопротивления» незадолго до бегства из города немецких войск, сделало ее такой. Она ведь любит его до сих пор! Они, и это я скажу только тебе, за день до его смерти тайно обвенчались в церкви Сен-Луи-ан-л’Иль.
— Она вышла замуж за гестаповца? — озадаченно произнесла Милена, на что Жан-Поль ответил:
— Дитя мое, очень интересно, за кого выйдешь в свое время ты!
Уроки мадмуазель Лилит не прошли даром (как, впрочем, сыграли свою роль и связи Жана-Поля): через несколько месяцев фотографии Милены были напечатаны в ряде глянцевых журналов. А апофеозом стало ее появление на показе мод дома Годо.
Сразу после этого посыпались заказы — Жан-Поль велел ей требовать в два раза больше и сказал, что очень рад.
— Конечно, ты будешь выступать не только на показах моих коллекций. Но ты навсегда останешься моей музой, Милена! Кстати, я задумал эпатажную серию черно-белых фотографий и хочу, чтобы ты мне позировала!
Скоро Милена переехала в собственные апартаменты на авеню маршала Фоша: она не могла поверить, что такое возможно и что со времени ее отъезда из Экареста не прошло и года.
Но это было правдой.
Она отослала родителям гигантскую посылку, забитую дарами известных дизайнеров, которыми были завалены кладовые дома Годо (каждый желал, чтобы мэтр использовал именно их вещи на своих показах или хотя бы в своих фотосессиях), и думать забыла о Гордионе и странных, более ее не тревоживших товарищах из посольства.
* * *
Однако как-то утром, когда Милена, вернувшись после утомительной фотосессии в ночном Версале, дремала, отмокая в ванной, раздался звонок в дверь. Подняв трубку домофона, она услышала почтительный голос консьержки:
— Мадам, к вам некий господин.
Судя по ее сдержанному тону, речь шла опять о каких-то репортерах или, что ужаснее, поклонниках.
— Скажите, что меня нет дома! — заявила Милена в трубку, искренне надеясь, что некий господин отлично услышит ее реплику собственными ушами.
— Он просит передать, что он от Гордиона, — добавила консьержка, и сердце Милены екнуло.
Не может быть, что экарестский кошмар, который она хотела забыть и который, как она была уверена, остался в далеком прошлом, снова настиг ее здесь — в Париже, в шикарном доме времен Третьей империи на авеню маршала Фоша!
— Пропустите его! — заявила Милена и, быстро завернувшись в халат, проследовала через нескончаемый холл к двери.
