Он на Чердынь либо по Каме, либо по Вишере при шел, а на них как попал?
— Надо на Пелым идти, — сказал Мещеряк. Пока Пелым не разбит, мы меж двух огней: на юге Кучум в Вагайских степях гдей-то хоронится, а на севере — Пелымский князь Аблыгерим. Потому туда дороги непроходны, а они есть. Знамо, есть!
Долгими вечерами при лучине сидели атаманы в ермаковой землянке и так и сяк прикидывали, каким путем идти станице в Москву.
Сошлись наконец на том, чтобы не рисковать — идти по Оби на Печору, а там на Усть-Цильму, это уже Русь-матушка.
Подальше положишь — поближе возьмешь! — подытожил Кольцо.
Решено было послать двух атаманов. От вольных казаков — Черкаса, от воровских — Волдыря. Черкас казак служивый, в Москве бывал, в приказах дьяков знакомых имел, а Волдыря с издетства на нескольких языках как по-русски говорит, да и постарше, поспокойнее.
Заикнулись было, что можно назад к Строгановым пройти, да Кольцо на смех поднял. Потому, никогда таких дураков, чтобы сами в петлю лезли, не встречал.
Вы что, — смеялся он, — запамятовали, как мы и пуда выплывали? Забыли, какие на нас господа почтенные купцы резоны вывели? Они за каждую пулю, за каждую щепоть пороха обдерут нас как липку да сами к Царю и отправятся! Дескать, вот мы какие люди верные! Повоевали Царю-батюшке Сибирь. Давайте, мол, нам стрельцов и дворян служивых... Гоударь спытает: «А где казаки, что давеча к вам пошли?» — «Каки казаки? Воры волжские? Дак разлежались, а которые в Сибири померли». И будете вы у Строгановых в цепях сидеть да дурь свою проклинать. И пес не взлает про то, что вы на свете жили!
С Кольцом согласились. И как тронулся лед, подновили два струга, просмолили заново. Отобрали лучшие меха — шутка ли, самому Царю в дар. Понабрали самоцветов из Кучумовых запасов.
А как последние льдины ушли на полночь, кликнули общий сбор, стали на берегу, обнялись с каждым из двадцати пяти отъезжавших — простились.
Обнял Ермак Черкаса, прижал к широченной своей груди:
Прощай, мой сынушка дорогой... Свидимся ли?
— Бог даст, свидимся! Я скоречко — туды и обратно. Не сумлевайся, атаман.
Вскочил Черкас на струг, снял шапку, поклонился в пояс всем, кто оставался на берегу; молча поклонились и оставшиеся.
Кто знает, на честь или на муку пошла в Москву легковая станица? Сколь раз наградой казакам была плаха.
Да и где она, эта Москва? До нее еще доплыть надо!
Потом, как отошел струг подальше, как скрылась из глаз кряжистая фигура Ермака, стоявшая на берегу, закрылся Черкас кафтаном и зарыдал, точно почувствовал, что никогда больше не увидит.он своего отца названого — атамана Ермака, потому как суждено ему будет вернуться через три года, когда в живых из атаманов останется только Мещеряк, да и тот ненадолго.
Было и еще одно. Осталась в Кашлыке черноглазая пугливая татарка, а у ней, у невенчанной, под сердцем его ребенок. Вот к ним-то и вернется Черкас. Знал ли об этом Ермак?
Знал. Потому еще и пал его выбор на Черкаса, на самого молодого, которого хотел атаман сохранить, ибо любил его как сына; на самого толкового, ибо нужно было объяснить, что произошло в Сибирском ханстве; на самого верного, потому что нужно было не только дойти, объяснить, но и вернуться.
Отпустил атаман Черкаса, отдав ему свое сердце, но сердце молодого атамана оставил рядом с собою в Сибири.
А про то, что молодые казаки себе зазноб в Кашлыке завели, все знали. Потому и пускали их в град Сибирь караулить не в очередь. А когда старые ворчали — какие, мол, это казаки — баб себе завели, юбками занавесились, — Ермак отвечал:
— Казаки не монахи! Закон не велит баб в лагерь водить, а в том, чтобы семей не иметь, в законе казачьем не сказано!
Только Старец ворчал:
— Не венчанные! По-собачьи живут!
— Ну дак венчай! — отвечал Ермак. — Чего гундишь! Крести татарок да венчай! Чай они люди живые, да молодые притом...
Иртыш легко поднял три струга и понес их вослед уходящим на север льдам. Казаки шли под парусом, чтобы скорее выйти из Сибирского ханства в земли, как говорили им вогуличи, дружественных лесных людей, считавших себя подданными Царя Московского. В земли Кодские и Обдорские. Вместе со стаями птиц, имеете с весенним теплом и нежной зеленью, заливавшей берега, стремительно бежали три суденышка, выплывая на необозримые просторы северных рек.
Если Иртыш, верстовой ширины, местами был разлит на десять-двенадцать верст, то, пройдя за двое суток триста верст, легковая станица выплыла на такие обские просторы, что вполне могли сойти за море. Медленно, величаво катила свои воды матушка Обь, и казаки, видавшие многие реки, домом своим считавшие Дон, Яик и Волгу, — примолкли, пораженные шириной и силой великой сибирской реки.
Первые полторы недели старались и к берегу не приставать, и горячего не варить. А что варить? Еды-то было чуть, правда, и работы не было вовсе: сиди на руле да парус придерживай. Плыли в виду берега, но гак, чтобы в любую минуту уйти на средину, на расстояние, недосягаемое для стрел. Тащили за стругами чески с крючками, тягали рыбу, и в достаточном числе. Тут же чистили, тут же солили. Красная рыба — лосось — через два дня уже просаливалась и становилась мягкой, как масло.
Раза два по берегам видели дымки. Но приставать не стали.
Проплыли по правому берегу устье какой-то реки. Долго гадали, что это за река. И определили — Кода! Стало быть, Сибирское ханство верст через полста кончится. Догадаться о том, что это Кода, помогло разделение реки на два рукава. Поплыли по широкому, как говорил Бояр, и вскоре попали к острову. Справа и слева впадали в необозримую Обь широкие реки. По ним еще плыли ноздреватые серые льдины. Опасаясь, что ночью они могут повредить струги, казаки пристали к острову и тут, на свое счастье, встретили рыбаков-вогуличей.
— Какая это земля? — спросил Черкас. И маленький старый рыбак, понимавший по-русски, ответил:
— Кода! Кода есть земля!
— Слава тебе Господи! — перекрестился Болдырь. — Выплыли из Сибирского ханства. Сие — земли Царя Московского.
За Царем Московским эти земли только числились. Хозяйничали здесь, когда налетали, Кучумовы всадники. И местные вогуличи с остяками их смертельно боялись. Но Кучум-хан был для них чем-то все же очень далеким. Пуще него боялись Пелымского князя Аблыгерима. Этот был недалеко. Его княжество шло от Камня до Оби по Тавде-реке. Но и те и другие сюда появлялись редко. А постоянного ясака ни вогуличи, ни остяки не платили никому.
Однако пушнину били, и в изрядных количествах. Били и не скрывали, что делают это для торговли со Строгановыми. Купцы здесь вели торговлю толково, прибыльно и давно. Когда казаки стали расспрашивать, по какому пути приезжают посланцы купцов, вогуличи дружно замахали руками, указывая вниз по Оби — почти точно на север.
— На Обь долго-долго плыть! Потом река Щугор будет и переволока за Камень... Потом Уса-река, потом Печора-река, — толковали они, почти свободно говоря по-русски.
