— «Полноправный Владыка земель ринтарских… Тсарской милостью… объявляю от сих и до нового приказа… Год Крысы… с положенными ему налогами и милостями… С дома по три сребра, с шести коп по медьке… Купцам цены выше столичных не подымать… Зверя лесного только ради шкуры не бить, зерно на хмель не переводить, кого уличат… Подписано в сорок девятый день осени, оглашено в пятьдесят второй». — Гонец откашлялся и уже нормальным, добродушным баском уточнил: — Все слышали? Затягивайте пояса, мужики, — год Крысы!
Голова сплюнул, зло растер.
— Да мы уже сами догадались, — процедил он, глядя мимо гонца на просевшую крышу молельни.
ГЛАВА 8
Крысы растут быстро, особенно самцы.
Там же
Вопреки всем «знающим людям», приметам и кликушам остаток года Крысы прошел для Ринтара на удивление неплохо. Впроголодь, конечно, и половину скота пришлось прирезать, а остальному скормить почти всю солому с крыш, но хоть мор не прокатился. Вместо войны саврянские послы привезли новую мирную грамоту, и ринтарский тсарь без задержки ее подписал. Зима побаловала высокими снегами — они же вешние воды, щедро напоившие землю. До новой травы в Приболотье дожили все. Кое-кто из вредных старух попытался объявить дурным знаком уже и это, но весенний посев опять-таки прошел без помех, а там отсчет времени начался заново. «Что год грядущий нам готовит?» — бегали девки гадать на болото, считать поганки в кругах. Если на четыре кучки поровну раскладываются, значит, можно на год Овцы надеяться. Самый тихий и спокойный, всего в достатке. На восемь — еще лучше! Год Коровы. Закрома полнехоньки, скотина здорова, детишки почти в каждой избе родятся; после Пустополья тсарь праздник объявит, в городах монеты разбрасывать будут и кормить бесплатно. Всего на две — так-сяк, год Собаки. С кости на кость перебиваться будешь, но жить все-таки можно. На три кучки — год Жабы, на пять — Рыбы, на семь — Вороны, его после мора объявляют. А вот если, как ты их, проклятых, ни раскладывай — не сходится, пиши пропало: Крыса. Все плохо и дальше еще хуже будет.
Поганки расходились во мнении, но мимо второго года Крысы кряду, к счастью, пронесло. Год Овцы сменил год Собаки, за ним наступила желанная Корова, и снова — две Овцы. Дни на хуторе летели незаметно: вспашка-посев-прополка-уборка. Зима тянулась чуть дольше, но тоже не давала батракам скучать: у Сурка было два племенных стада, молочное и скаковое, и отелы приходились на самые морозы. А еще овцы, куры, гуси… Хутор богател и разрастался, желтея срубами новых хлевов. Весной даже ограду переносить пришлось, за старой все уже не умещалось.
Однажды вечером дедок подстерег Жара у лестницы на чердак и, не ответив на «спокойной ночи!», схватил парня за рукав.
— Ты это, — сбивчиво, но твердо начал он, — шел бы лучше к батракам в камору.
— С какой это радости? — удивился Жар.
Дедок запыхтел еще громче. Отважился-таки прямо посмотреть парню в глаза, обнаружил, что они на три пальца выше собственных, и рубанул сплеча:
— А с такой, что ты у нас уже молодец ядреный вымахал, а Рыска еще девчонка совсем. Нехорошо.
— Ты чего, дед?! — возмутился Жар. — Она ж мне как сестра!
— А кто вчера так по чердаку грохотал, что труха с потолка сыпалась?
— Это мы в догонялки играли, дурачились!
— Во-во, сегодня догонялки, завтра повалялки… Батраки гоготали как гуси, байки похабные травили.
— Чхал я на них, — огрызнулся парень, ставя ногу на ступеньку. Но дедок не спешил его отпускать. Бойкий старикан с каждым годом усыхал, как гриб на печи, однако хватка у него оставалась тсецкая, мертвая.
— Чхал — так просморкайся, дурень! Это тебе каждая девка — будто лента на грудь, а ты ей — как клеймо на лоб. Ославишь Рыску на всю округу, а девчонка и без того бесприданница, только доброе имя мужу принести и может. Хочешь, чтоб она до конца жизни у Сурка в прислужницах корячилась? Ни дома своего, ни детей так и не завела?
— А на кой ей такой дурак, что сплетням верит? — Жар выдернул-таки жалобно треснувший рукав и скорей полез наверх.
Дедок постоял под лестницей, укоризненно покачал головой, повздыхал и пошел на кухню — жаловаться Фессе на бесстыжую молодежь.
* * *
— Ты почему так долго? — сонно промурлыкала Рыска, успевшая раздеться и залезть под покрывало.
Жар только сердито рукой махнул.
— А чего дедок хотел? — Подружка слышала голоса под лестницей, но слов не разобрала.
— Ерунду какую-то… Старый дурак. — Парень плюхнулся на тюфяк. Девочка тут же подкатилась к нему под бок, прижалась. Жар привычно обнял ее правой рукой… и ощутил под тонкой ветхой рубахой маленькие, но вполне отчетливые холмики.
Парень отдернул ладонь, будто ожегшись. Поискал для нее местечко получше — например, вдоль Рыскиного бока, но там тоже обнаружился очень интересный изгиб. К тому же девочка недоуменно фыркнула и, ухватив его за руку, как за край теплого одеяла, вернула ее на прежнее место.
С пол-лучины Жар лежал камнем, с трудом удерживаясь от соблазна исследовать свое открытие поподробнее.
— Слышь, Рысь, — наконец кашлянул он. — Может, я с завтрего в камору спать перейду?
— Ты что! — Девочка аж села. — Как же я тут одна буду? А вдруг снова крыса придет?!
— Ры-ы-ыска, — простонал Жар, — к тебе скоро свататься начнут, а ты все крыс боишься!
— Ну и что? У нашей скотницы уже трое детей, а она до сих пор при виде таракана на лавку вскакивает.
— Потому что глупая трусливая тетка! А ты постарайся побороть свой страх. — Парень сам призадумался, как бы это сделать. — О, найди в крысах что-нибудь хорошее, за что их можно… ну, не полюбить, но хоть бы не орать всякий раз благим матом.
— Хорошее — у крыс? — Рыску передернуло. — Да более мерзких тварей просто не существует!
— Зато они умные.
— Вонючие!
— Хитрые.
— Кусачие!
— Ловкие.
— Заразу разносят, везде гадят, все портят и отбросы жрут! Не хочу я крыс любить, меня от одного их вида тошнит.
— Ты же видунья, — с укоризной напомнил Жар. — Путники вон крыс при седлах тягают, следят за ними пуще, чем за нетопырями. Говорят, они больших денег стоят…
— И что? — сердито перебила девочка, — Я же в Пристань идти не собираюсь, на кой мне с крысами целоваться?
Парень устало вздохнул. Спорить с Рыской на эту тему было бесполезно, хоть вроде и не ребенок уже. Мелкая-мелкая, за прошлое лето она резко вытянулась — видать, отцовская кровь проснулась, — став угловатым, худым подростком. Если б не две косы до пояса, издалека за мальчишку принять можно. Но, судя по нащупанному, еще полгодика — и уже не примешь… К своему дару девочка по-прежнему относилась пренебрежительно, хотя за минувшие годы как-то незаметно сложилось, что ни одно решение на хуторе без ее одобрения не принималось. Даже квохтуху на лукошко сажать и то Рыску звали, отобрать яйца получше, чтоб изо всех цыплятки вывелись.
