Платье было выцветшее, но еще крепкое и на Рыске сидело ладно.
— Хороша обновка, хороша и девка, — пошутил чернобородый батрак. — А когда на груди затрещит, еще лучше будет!
Девочка смутилась, потупилась. Дома после подобного нагоняя неделю на цыпочках ходить пришлось бы, а тут — смеются, подначивают в следующий раз с крыши молельни покататься. Впрочем, стог-то не ихний, на весчан хуторяне смотрели свысока, да и представление с мольцом удалось на славу.
Еще несколько монет Сурок дал дедку для головы — пусть назначит кого поправить стог.
— Чтоб до обеда вернулись! — приказал хозяин. — Я вас грехи замаливать, а не творить посылаю.
Сразу же и отправились. Денек удался, осень стояла на самом изломе: вроде и солнышко еще греет, и ночные заморозки не начали белить траву — а половина листвы уже лежит на земле. Лесистые холмы будто накинули желтые платки с алой каймой барбарисов и багряной вышивкой дикого винограда, взбиравшегося по стволам до самых макушек. Прозрачный воздух горчил на языке, уцелевшие воронята сбились в огромную стаю и наматывали круги в синем небе, готовясь к кочевью. Еще пара-тройка дней, и с севера наползут вязкие тучи, надолго окрасив землю в такие же серые, грязные тона, а когда развиднеет — на лужах уже начнет хрустеть ледок.
— Деда, а давай за грибами в лес махнем? — начал канючить Жар. — Говорят, опята пошли…
— Небось за четыре лучины не уйдут, — сурово отозвался тот, а сам с сожалением стрельнул глазами на старый березняк — самое грибное место! — На обратном пути завернем, если время останется.
Обнадеженный мальчишка козлом заскакал впереди.
— Ну чего вы еле плететесь? — подбадривал он. — С горочки же, можно и подбежать!
— Ты не о грибах, а о душе думай, — пытался усовестить Жара дедок.
— Я и думаю! Хочу скорей ее облегчить, а то аж жизнь не мила!
— Ишь, балагур, — помимо воли усмехнулся старый. — Все бы тебе шутить да колобродить. Учись вон у подружки своей: идет тихенько, скромненько, сперва дело, а потом забавы.
Рыска действительно молчала, но вовсе не из скромности. Несмотря на яркое солнышко и веселую компанию, ей становилось все страшнее и страшнее. Жуть была какая-то непонятная, глубинная, она путалась в ногах, как подмаренник — липкая, ползучая луговая трава. А ведь с утра девочка почти сумела себя убедить, что лучинка позора — и жизнь снова наладится…
Впереди показались домики, после хуторских хором кажущиеся унылыми, зализанными дождями сараюшками. Зря Рыска вчера переживала — у молельни собрался едва ли десяток человек: сам молец, беседующий с головой вески, несколько богомольных старух да стайка играющих в чибиса мальчишек.
— Ох и молодежь пошла, ни стыда ни совести, вот в наше-то время… — приветственным хором грянули бабки.
Мальчишки бросили игру, разбежались в стороны и принялись корчить хуторским обидные рожи. Голова напустил на себя грозный вид, молец насупился. Стог выглядел вполне пристойно, хоть и уменьшился почти вдвое: весчане, днем спорившие до хрипоты, кто будет убирать это безобразие, за ночь совершенно бескорыстно раскрали валяющиеся ошметки. Голова, тоже не удержавшийся от соблазна и самолично уволокший в дерюжке несколько охапок, решил, что так оно, пожалуй, и лучше: сборщик налогов скорее поверит в неурожай. Но Сурковы деньги, конечно, взял. Отвесил детям по затрещине и десятку гневных словец, счел ущерб возмещенным и уступил место мольцу.
Жар вылез вперед, глядя на него с собачьим обожанием: и спляшу, и гавкну, только косточку кинь!
— А этому тут чего надо? — удивился священник. За минувшие сутки он поуспокоился и решил, что ссориться с Сурком не стоит. Тем более зима на носу, не помешало бы кровлю переложить, а то в сильный дождь аж с балок каплет.
— Говорит — Хольга снилась, — проворчал дедок, пряча ухмылку.
Молец вздрогнул:
— И в каком во… чего хотела?
— Совестила, каяться звала! — без запинки отбарабанил мальчишка. — Ой, прости, батюшка, гре-е-ешен!
Священник с нервным смешком потрепал Жара по голове:
— Заходи уж, сорванец. И ты, — молец недружелюбно покосился на Рыску, — тоже. Берите там по светцу, зажигайте от лучины…
Чашу для пожертвований, стоявшую на той же полочке, молящимся полагалось заметить без напоминаний.
— Дай-ка и мне одну коптилочку, — с кряхтеньем полез за пазуху дедок. — Помяну свою старуху…
На крышу молельни опустился взъерошенный вороненок. Заскреб когтями по плесневелой, скользкой черепице, пытаясь удержаться на скате.
— Кыш! — махнул на него молец широким рукавом. — И так уже весь виноград обклевали, проглоты…
Вороненок трепыхнул крыльями, но так и не взлетел — видать, сильно устал с непривычки.
— А я тебе еще весной говорил — надо пугало на крышу присобачить, — упрекнул голова мольца, отщипывая с обвивающей молельню лозы чудом уцелевшую ягодку.
— На Хольгино святилище?!
— Так можно красивое сделать, со всем почтением. — Голова кинул ягоду в рот. — И благолепие, и польза.
— Я туда не пойду, — неожиданно сказала Рыска, все это время неотрывно глядевшая на дверь молельни. В расширенных желто-зеленых глазах мерцали золотые искорки, пальцы сжались, словно на невидимой палке.
Голова и молец разом прекратили вялый спор. На девочку уставились и Жар с дедком, и старухи, и мальчишки. Даже проходящий мимо кузнец остановился, прислушался.
— Зайдешь как миленькая, путничье отродье! — озлился молец, хватая девочку за руку. Вороненок испуганно забил крыльями и начал карабкаться выше, к более удобному насесту — шпилю с тремя поперечинами. — Это Саший в тебе противится, в Хольгин дом не допущенный. Вот и оставь его за порогом!
— Нет!!! — Рыска поджала ноги, а когда и это не помогло — священник неумолимо поволок худенькую девочку за собой, — без раздумий впилась в его руку зубами.
На молельню спланировали еще две вороны — видать, родители птенца. Он тут же припал к черепице, раззявил клюв и начал визгливо что-то клянчить. Мамаша сердито тюкнула его в маковку, и в это время снизу раздался оскорбленный вопль мольца. Перепуганные вороны взлетели, все три. Черепичный осколок высокими скачками измерил крышу и упал у ног Жара.
— Глядите, люди добрые! — заголосил молец, потрясая рукой — не окровавленной, но с глубоким синюшным оттиском. — Вот вам ваши путники, вот вам ваши видуны! Вот кого Хольга привечает, а кого отталкивает! Будете им поклоняться — и вас от молельни отлучит!
Крики далеко разносились по веске, созывая народ. Рыска сидела на чугунно-холодной земле и никак не могла понять — это снится ей в кошмарном сне или происходит взаправду. Возмущенные, испуганные и угрожающие голоса слились в чудовищный вой, кто-то подхватил ее под мышки, не то пытаясь поставить на ноги, не то таки затащить в дверь, как в пасть голодного зверя… И тут что-то снова затрещало. Уже не черепица, хотя звук шел тоже с крыши. Его услышала только воронья стая, скачком поднявшаяся еще выше, да екнуло у Рыски в животе, будто в речку с обрыва прыгнула.
