Он не мог, даже если бы пришлось пожертвовать своим хвостиком, вспомнить, в дупле какого дерева он жил и вообще ради чего он прискакал в лес и что там искал.
Муми-тролль еще совсем недалеко ушел от дома, а под деревьями уже начала сгущаться мгла.
С каждым шагом лапы его все глубже увязали в снежных сугробах, а снег уже не казался ему таким занятным, как раньше.
В лесу царила мертвая тишина. Не видно было ни души. Время от времени с ветвей срывались снежные шапки. Качнувшись на миг, ветви вновь замирали, и в лесу опять становилось безжизненно и тихо.
«Весь мир погрузился в зимнюю спячку, – подумал Муми-тролль. – Один я тут брожу и никак не могу заснуть. Я один буду брести и брести без конца все дни и все недели напролет, пока сам не превращусь в сугроб, о котором никто даже знать не знает».
Но вот лес кончился, и внизу, под ногами Муми-тролля, открылась новая долина. По другую сторону он увидел Одинокие горы. Словно волны устремились гребни гор – один за другим – к югу, и никогда еще не казались эти горы такими пустынными.
Только теперь Муми-тролль начал мерзнуть по-настоящему. Вечерняя мгла наползала из ущелья и медленно взбиралась на оцепеневшие от холода гребни гор. Там, наверху, словно острые белые зубы на черной скале, лежал снег. И повсюду, насколько видел глаз, лишь белое да черное, пустота да одиночество.
– Там, за горами, Снусмумрик, – сказал самому себе Муми-тролль. – Где-то на юге он ест апельсины. Если бы я был уверен, что он знает, как я ради него собираюсь перевалить через горы, – я бы решился на такой шаг. А иначе ничего у меня не выйдет.
И, повернувшись, Муми-тролль начал медленно, по своим собственным следам, двигаться назад.
«Я заведу все часы в доме, – подумал он. – Тогда, быть может, весна придет поскорее. А потом бывает ведь и так, что, если нечаянно разобьешь какую-нибудь крупную вещь, кто-то проснется».
Но он знал, что никто из его семейства не проснется.
Внезапно что-то случилось. Какой-то маленький след пересекал следы Муми-тролля. Некоторое время Муми-тролль тихонько разглядывал чужой след. Кто-то живой осторожно крался по лесу, быть может, всего каких-нибудь полчаса тому назад. И уйти далеко чужак не мог. Он шел в сторону долины Муми-дален и был, должно быть, меньше самого Муми-тролля. Лапки чужака слегка погружались в снег.
Муми-тролля кинуло в жар.
– Подожди, – закричал он, чувствуя, что весь горит: от кончика хвоста до ушей. – Не уходи от меня!
Хныча и спотыкаясь, побрел Муми-тролль по снежному полю, и внезапно на него нахлынул жуткий страх перед мраком и одиночеством. Страх этот, должно быть, таился где-то с тех самых пор, как он проснулся в спящем доме, но теперь Муми-тролль дал ему волю.
Он больше не кричал, боясь ничего не услышать в ответ. Не отрывая мордочку от следа, который едва виднелся в темноте, и непрестанно всхлипывая, Муми-тролль полз и полз по снегу. И вдруг увидел огонек. Совсем маленький, он озарял все вокруг мягким красноватым светом.
Муми-тролль сразу успокоился и, забыв про следы, медленно пошел на свет. Он шел, пока не добрел до самого огонька и не увидел, что это горит самая обыкновенная стеариновая свеча. Она была глубоко и надежно воткнута в снег, а рядом с ней возвышалась остроконечная крыша домика, сложенная из круглых снежков, прозрачных и красновато-желтоватых, как абажур ночника в доме муми-троллей.
Неподалеку от этой необычной лампы кто-то лежал, глубоко зарывшись в снег, и, глядя в суровое зимнее небо, тихонечко насвистывал.
– Что это за песенка? – спросил Муми-тролль.
– Это песенка обо мне, – ответили из ямки. – Песенка про Туу-тикки, которая сложила из снежков снежный фонарь, но в припеве говорится совсем о другом.
– Понятно, – сказал Муми-тролль и сел прямо в снег.
– Ничего тебе не понятно, – дружелюбно произнесла Туу-тикки и высунулась из ямки, так что стала видна ее куртка в красно-белую полоску. – Потому что в припеве говорится как раз о том, чего нельзя понять. А я думаю сейчас о северном сиянии. Неизвестно, есть оно на самом деле или это одна видимость. Все очень неопределенно, и это-то меня и успокаивает.
Туу-тикки снова нырнула в свою ямку и продолжала глядеть в небо, успевшее за это время стать совсем черным.
Муми-тролль поднял мордочку кверху и увидел северное сияние, которого никогда прежде до него не видел ни один муми-тролль. Оно было бело-голубым и чуть-чуть зеленоватым и, казалось, обрамляло небо длинными, колыхавшимися на ветру занавесками.
– Я думаю, северное сияние есть на самом деле, – сказал Муми-тролль.
Туу-тикки не ответила. Она подползла к снежному фонарю и вытащила оттуда свою свечку.
– Возьмем ее домой, – сказала она. – А не то явится Морра и сядет на нее.
Муми-тролль серьезно кивнул в ответ. Он видел Морру всего один-единственный раз в жизни. Это было давным-давно, августовской ночью. Холодная как лед, вся серая, Морра сидела в тени кустов сирени и смотрела на них. И как смотрела! А когда она скрылась, то оказалось, что на том месте, где она сидела, замерзла земля.
На какой-то миг Муми-тролль призадумался: может, и зима наступила оттого, что десять тысяч морр уселись на землю. Но он решил поговорить об этом с Туу-тикки, когда познакомится с ней поближе.
Пока они спускались по склону горы, в долине стало светлее, и Муми-тролль понял, что взошла луна.
Туу-тикки повернула на запад и пошла напрямик через фруктовый сад.
– Здесь раньше росли яблоки, – заметил общительный Муми-тролль, глядя на голые деревья.
– А теперь здесь растет снег, – равнодушно ответила Туу-тикки и пошла дальше.
Они спустились к морю – сплошной черной пелене мрака – и осторожно вышли на узкие мостки, ведущие к купальне.
– Отсюда я обычно нырял в воду, – тихонько прошептал Муми-тролль и посмотрел на прошлогодние желтые сломанные камышины, торчавшие из-подо льда. – Вода была очень теплая, и я всегда делал по девять заплывов под водой.
Туу-тикки открыла дверь купальни. Войдя туда, она поставила свечу на круглый столик, который папа Муми-тролля давным-давно выловил в море.
В восьмиугольной семейной купальне муми-троллей ничего не изменилось. Пожелтевшие веники на дощатых стенках, окошки с мелкими зелеными и красными стекольцами, узкие скамейки и шкаф для купальных халатов, надувной резиновый хемуль, который никогда не удавалось как следует надуть.
Все было таким же, как летом. И все-таки купальня как-то таинственно изменилась.
