«Ах, эти бури! Они нужны, верно, для того, чтобы после них всходило солнце. А навигационную каюту увенчает новая золоченая луковица», – подумал я, допивая кофе.
Я чувствовал, что обретаю покой.
И вот страница перевернута, я приближаюсь к новой главе своей жизни. Впереди берег – большой одинокий остров посреди моря! Гордый силуэт чужого побережья!
Стоя на голове, я закричал:
– Фредриксон! Сейчас снова что-нибудь случится!
Шнырёк тут же воспрянул духом и начал перед высадкой на берег приводить в порядок свою банку. Клипдасс на нервной почве укусил себя за хвост, а Фредриксон заставил меня драить металлические детали, какие только оставались на пароходе. (Юксаре, как всегда, ничего не делал.) Мы плыли прямо к незнакомому берегу. Там, на высоком холме, можно было различить что-то похожее на маяк. Башня медленно покачивалась, как-то странно вытягиваясь то в одну, то в другую сторону, – вот так чудо! Но у нас было столько дел, что мы перестали обращать на нее внимание.
Когда «Морской оркестр» легко коснулся берега, мы, аккуратно причесанные, с начищенными зубами и хвостами, собрались возле поручней.
И тут вдруг высоко над нашими головами громовой голос произнес страшные слова:
– Будь я моррой, если это не Фредриксон и его подозрительная компания! Наконец-то я вас поймал! Живая картина!
Это был дронт Эдвард. И он был ужасно злой.
– Вот что случилось в дни моей юности! – сказал Муми-папа и закрыл блокнот.
– Читай дальше! – закричал Снифф. – Что было потом? Дронт Эдвард пытался растоптать вас насмерть?
– В следующий раз прочитаю, – таинственно пообещал папа. – Ну как, интересно, а? Видишь ли, когда пишешь книгу, самое интересное в том, чтобы закончить главу именно тогда, когда всего страшнее.
В этот день Муми-папа расположился на песчаном берегу со своим сыном, Снусмумриком и Сниффом. Когда он читал об ужасной буре, взгляды их были прикованы к морю, которое, как всегда поздним летом, ворчливо выбрасывало на берег волну за волной, и им казалось, что они видят «Морской оркестр», этот заколдованный корабль, летящий сквозь бурю с их отцами на борту.
– Как ему, наверно, было худо в кофейной банке, – пробормотал Снифф.
– Здесь холодно, – сказал Муми-папа. – Пройдемся немного?
Они шли по водорослям в сторону мыса, и ветер дул им в спину.
– А ты можешь издавать такие звуки, как клипдассы? – спросил Снусмумрик Муми-папу.
Папа попробовал.
– Нет, – сказал он. – Получается плохо. Это должно звучать так, словно трубят в жестяную трубу.
– По-моему, что-то вроде этого получилось, – произнес Муми-тролль. – Папа, а папа! Ты разве потом не бежал с хатифнаттами?
– Ну да, – смущенно признался папа, – может быть. Но это было гораздо-гораздо позднее. Я думаю, не стоит даже писать об этом.
– По-моему, ты должен это сделать! – воскликнул Снифф. – Ты что, стал потом вести порочный образ жизни?
– Замолчи! – приказал ему Муми-тролль.
– Все-все-все! – примирительно сказал папа. – Лучше посмотрите, там что-то лежит. Как видно, прибило к берегу! Бегите! Попробуйте выловить!
Они бросились бежать.
– Что это такое? – спросил Снусмумрик.
Добыча была большая, тяжелая и напоминала луковицу. Наверняка она ужасно долго плавала в море, потому что была опутана морской травой с застрявшими в ней ракушками. Кое-где на треснувшем дереве виднелись остатки позолоты.
Муми-папа взял деревянную луковицу в лапы и долго разглядывал. Чем дольше он на нее глядел, тем шире раскрывались его глаза, а под конец он, прикрыв их лапой, вздохнул.
– Малыши, – торжественно, чуть дрогнувшим голосом произнес он. – То, что вы видите, – луковица навигационной каюты речного парохода «Морской оркестр»!
– О! – благоговейно произнес Муми-тролль.
– А теперь, – сказал растроганный воспоминаниями папа, – теперь я думаю начать большую новую главу и поразмыслить над этой находкой наедине с самим собой. А вы бегите и поиграйте в пещере!
С этими словами Муми-папа направился дальше, к морскому мысу, держа в одной лапе позолоченный купол, а в другой – мемуары.
– В молодости я был бравый муми-тролль, – сказал он самому себе. – Да и теперь я тоже не так уж плох, – добавил он, весело и тяжело ступая по земле.
Пятая глава,
где я (после короткого испытания моей сообразительности) даю описание семьи Мюмлы и праздника больших сюрпризов, на котором я из рук Самодержца принимаю волшебные подарки
Я и по сей день твердо уверен в том, что дронт Эдвард собирался усесться на нас. Потом он, без сомнения, стал бы горько плакать и устроил бы нам на удивление пышные похороны, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. А вскоре после этого он, совершенно точно, очень быстро забыл бы это печальное происшествие и уселся бы на кого-нибудь другого из своих знакомых, на кого был в ту минуту зол.
Как бы там ни было, у меня в решительный момент родилась идея. Как обычно, в голове моей щелкнуло, и идея появилась на свет. Я храбро подошел к этой свирепой горе и сказал, сохраняя спокойствие:
– Привет, дядя. Рад повстречаться с тобой снова. У тебя опять болят ноги?
– И ты осмеливаешься спрашивать меня об этом, водяная блоха? – проревел он. – Да, у меня болят ноги. Да, у меня болит хвост! И в этом виноваты вы!
– В таком случае, – сказал я спокойно, – вы, дядя, очень обрадуетесь нашему подарку: это настоящий спальный мешок из гагачьего пуха! Он сделан специально для дронтов, которые садятся на что-нибудь твердое!
– Спальный мешок? Из гагачьего пуха? – спросил дронт Эдвард и близоруко взглянул на нашу тучу. – Вы, морровы щетки для мытья посуды, конечно, надуете меня. Эта подушка, поди, набита камнями…
Он вытащил тучу на берег и подозрительно обнюхал ее.
– Садись, Эдвард! – крикнул Фредриксон. – Тебе будет чудесно: мягко и уютно!
– Это ты уже говорил, – сказал дронт. – Тогда ты тоже сказал: «Мягко и уютно». А что было на самом деле? Самое что ни на есть колючее, жесткое, жутко каменистое, бугристое, корявое, Морра его подери!..
Потом Эдвард уселся на тучу и погрузился в задумчивое молчание.
