Но то был год бриллиантового юбилея правления Виктории, и Берти отбросил в сторону всякие обиды, вызванные долгим ожиданием наследования престола, и сыграл ключевую роль в организации торжеств. Побуждаемый чувством социальной ответственности, он предложил использовать столь грандиозный государственный праздник, чтобы собрать деньги для больниц. Берти позаботился и о том, чтобы бедные лондонцы получили возможность занять лучшие зрительские места на торжественных мероприятиях, посвященных королеве.
Многие настаивали на проведении церемонии в соборе Святого Павла, но Берти поддержал идею о праздничном кортеже на улицах Лондона, чтобы Виктория могла спокойно сидеть в своей карете, ведь ей было тяжело ходить. В результате главным событием стало парадное шествие через весь Лондон утром во вторник, 22 июня 1897 года. Сначала Викторию, одетую в непотребное, по ее меркам, вечернее платье из черного шелка с серебряной вышивкой, провезли из Букингемского дворца в собор Святого Павла, где она оставалась сидеть в карете, пока проходил благодарственный молебен. Затем процессия двинулась по улицам Лондона, украшенным флагами и цветами, и жители толпились на тротуарах, высовывались из всех окон, а на специально возведенных трибунах яблоку негде было упасть.
По настоянию Берти королевская процессия в кои-то веки спустилась и в бедные районы города, к югу от реки, и везде, где бы ни появлялась Виктория, ее приветствовали оглушительными возгласами и исполнением гимна «Боже, храни Королеву». «Незабываемый день, – писала она в своем дневнике. – Никого и никогда, насколько мне известно, не встречали такой овацией, как меня». Если кто-то думал, что она устала править Англией, то он ошибался.
Берти по такому случаю надел алую маршальскую форму, но держался за спиной матери – в прямом смысле. В документальном фильме, посвященным этим торжествам, мы видим Викторию под зонтиком в карете, в сопровождении дочери Елены и принцессы Александры. Берти, в шляпе с плюмажем, следует за ними верхом. Пока принц гарцевал по Лондону в роли почетного караула, он, должно быть, думал о том, когда же наконец придет его черед, да и придет ли вообще. Двое его младших племянников, кайзер Вильгельм и русский царь Николай, уже унаследовали короны, в то время как он все еще пребывал в ожидании. Виктория была слаба здоровьем, однако пребывание каждую зиму в Южной Франции пошло ей на пользу. А ведь Берти и сам уже был далеко не молод.
Торжества прошли с большим успехом. Воодушевленная призывами Берти выйти из своей скорлупы, обычно нелюдимая королева была на редкость общительна и даже посетила несколько приемов, устроенных в том числе для депутатов парламента, лордов, школьников и мэров английских городов. Она провела смотр войск, поучаствовала в факельном шествии в Итоне, прошла маршем с пожарными.
Единственным крупным событием, в котором Берти пришлось заменить отсутствующую мать, стал военно-морской парад в Спитхеде, близ Портсмута. Когда принц стоял на палубе королевской яхты «Виктория и Альберт», более 150 кораблей британского флота с их 50 000 моряками встали на якоре в проливе Солент и устроили грандиозный салют из пушек, доказывая, что им под силу укротить любые волны. Это была величайшая демонстрация военно-морской силы, какой еще не видел мир, и говорят, что шеренга военных кораблей растянулась на 30 миль. Как было принято в таких случаях, военной тайны из этого никто не делал, и парад наблюдали толпы иностранных гостей – там были и журналисты, и адмиралы, – а на рейде стояли корабли из Франции, США, России, Японии и Германии. Хотя на этот раз участие Германии в торжествах обернулось огромным разочарованием.
Всякий раз, когда тридцативосьмилетний кайзер Вильгельм и, племянник Берти и внук Виктории, заходил в Солент на своей гоночной яхте с целью принять участие в регате, его сопровождал эскорт из двух огромных новеньких военных кораблей. Так он пытался напомнить своим английским родственникам, что Британия не единственная сила в мире, с которой нужно считаться на море. Однако в июне 1897 года на такой грандиозный официальный праздник, как бриллиантовый юбилей Виктории, он прислал старый, прослуживший уже более тридцати лет, отремонтированный фрегат «Король Вильгельм», названный так в честь деда.
Это была грубая издевка, задуманная в отместку британской королевской семье. Виктория отказалась пригласить Вильгельма на свои юбилейные торжества, якобы на том основании, что не хочет вводить народ в чрезмерные расходы, связанные с приемом европейских монархов, и кайзер был в ярости. В письме к Виктории он выразил свое возмущение: «Быть первым и самым старшим из Ваших внуков и при этом быть лишенным возможности принять участие в этом уникальном празднике, в то время как кузены и дальние родственники получили привилегию окружать Вас… глубоко унизительно».
Это был жестокий удар по самолюбию Вильгельма, и не исключено, что он боролся с искушением послать в Солент самый убийственный из своих новых дредноутов, чтобы оглушить Берти крупнокалиберным салютом. Однако Вильгельм, с истинно тевтонским презрением, подогнал древнее корыто, которое сразу после рейда в Англию получило «понижение по службе» и закончило свой век плавучей казармой.
Как оказалось, современный немецкий линкор не понадобился, чтобы напомнить британским адмиралам о том, что их внушительный флот, мягко говоря, устарел. На глазах у Берти и собравшихся высокопоставленных зрителей небольшой пароход внезапно появился среди британских военных кораблей и, ловко маневрируя, пресек любые попытки бравых моряков перехватить его, пока он носился туда-сюда перед удивленной публикой.
Это была «Турбиния» – самый быстрый пароход в мире, развивающий скорость 34,5 узла (64 км/час), что было почти в два раза выше, чем у большинства военных кораблей того времени. Его поразительная мощность достигалась за счет совершенно нового типа двигателя – паровой турбины, – изобретения, призванного совершить революцию в войне на море. Хотя «Турбиния» была британским судном, это был явный знак того, что XIX век подходит к концу и мир меняется. Обмен колкостями между увядающей Викторией и ее амбициозным немецким внуком, появление незваного нарушителя на торжественном военно-морском параде неумолимо свидетельствовали о том, что Европа теряла былую стабильность, символом которой были все эти зимние посиделки стареющих монархов в Каннах и Ницце.
Берти был человеком совсем не поэтического склада, но даже он, возможно, уловил намек на метафору в раскатах грома и страшной грозе, что разразилась над темным морем, когда военно-морской парад по случаю бриллиантового юбилея королевы подошел к концу.
Глава 13
Англия и Франция приходят к «Сердечному согласию»
Он [Берти] является наиболее мощной фигурой в мировой дипломатии, и, поскольку он ратует за мир, его подход будет служить, прежде всего, поддержанию гармонии между странами.
Замечание, сделанное итальянским политиком в разговоре с Камилем Баррером, французским послом в Риме в 1897–1924 годах
I
Если кто-то из членов британской королевской семьи вознамеривается произнести речь на французском языке, то в наши дни это становится крупнейшим медийным событием. Виндзоры будут щуриться, вглядываясь в тщательно подготовленный текст, и издавать булькающие звуки, пытаясь справиться с мучительными гласными и непроизносимыми согласными, восхищая французских слушателей своим британским акцентом, твердым, как десятилетний сыр стилтон
[282]. Между тем Берти – и как принц Уэльский, и как король – говорил на трех языках и мог свободно общаться на любом светском мероприятии от Биаррица до Берлина и от Марселя до Москвы (где все аристократы говорили по-французски). Он чувствовал себя немного неловко, лишь выступая с импровизациями на датском или русском языке, но даже и тогда умудрялся быстро выучить короткий текст наизусть. Он был настоящим человеком мира. И, когда закатилось солнце правления Виктории, Берти оказался именно тем наследником, который был необходим и Британии, и всей остальной Европе. В том, что никто этого не понял раньше, за исключением, пожалуй, его почитателей во Франции, не было вины Берти. В Британии, в отличие от Франции, бурная личная жизнь была экзотикой и затмевала прочие личные качества, так что окружающие попросту не замечали, что человек, возможно, годится и для государственной службы. Большинство британцев по-прежнему верили тому, что сказала о Берти его собственная мать, когда он совершил свою первую вылазку на ту сторону Ла-Манша. Он «совершенно и категорически непригоден… к тому, чтобы когда-нибудь стать королем», – объявила она в 1863 году.
