Здесь, в поезде фюрера, мы находились в течение югославского и греческого походов, вплоть до капитуляции обоих государств всего за неполных пять недель. В памяти моей живо запечатлелись наиболее яркие события.
К ним относится и визит Хорти, который, само собой разумеется, состоялся в тесноте особого поезда. Он проходил, естественно, в сердечнейшей обстановке полной гармонии, ибо фюрер проявил весь свой блестящий шарм, чему любой гость всегда поддавался. Такая атмосфера царила еще и потому, что Хорти, разумеется, спал и видел осуществление своего вожделенного плана: возвращения под его регентство Баната — одной из прекраснейших и плодороднейших провинций бывшего венгерского королевства. На данном в честь Хорти завтраке я сидел рядом с ним, когда он в самом приподнятом настроении застольного разговора потчевал нас множеством небольших историй из своей жизни: как он был морским офицером, занимался сельским хозяйством, разводил беговых лошадей и владел конюшнями. Я даже подтолкнул его на охотничьи рассказы, хотя и знал, что Гитлер эту тему не любил. Фюрер постоянно говорил: охота — это трусливое убийство, ибо дичь — прекраснейшее творение природы — не может защищаться. Тем не менее он превозносил охотника как превосходного солдата — из таких солдат он хотел бы сформировать элитные батальоны.
После того как [17 апреля 1941 г.] капитуляция Югославии была завершена фельдмаршалом Листом по поручению фюрера и согласно указаниям ОКБ, Гитлер оказал личное влияние на заключение перемирия с Грецией. Считаясь со своим союзником и щадя честолюбие Муссолини, а также для обеспечения итальянских интересов он послал туда генерала Йодля. В принципе фюрер желал для греческой армии почетных условий капитуляции, учитывая ее храбрые действия. <...>
Особая глава — вступление победителей в Афины. Щадя честь греков, Гитлер хотел дать возможность занять Афины германским героям Фермопил. Но Муссолини потребовал триумфального вступления итальянских войск, которые пришлось спешно подводить к городу, так как они на несколько дневных переходов отстали от немцев, преследовавших англичан. Фюрер уступил итальянским настояниям, и германские войска вступили в Афины вместе с итальянскими. В глазах греков этот спектакль, разыгранный честно разбитым ими нашим союзником, выглядел горчайшей издевкой.
Принимая во внимание тревогу насчет обеспечения и снабжения наших находившихся в Северной Африке под командованием Роммеля
380 войск, постепенно усиленных до одной полностью укомплектованной танковой дивизии, фюрер пожелал улучшить коммуникации через Средиземное море вопреки английским военно-морским силам. В то время как Роммель наибыстрейшим смелым вмешательством устранил опасность для Триполи, у Гитлера созрел план отобрать у ослабленных поражением англичан Крит или Мальту. Это можно было сделать только посредством воздушно-десантного маневра, который должен был сопровождаться одновременными или последующими перебросками войск морским путем; помощь итальянцев в этом деле представлялась довольно проблематичной. Гитлер, верно, хотел также показать Муссолини, к чему шло ведение войны в Средиземном море.<...> Я подцержал операцию против Мальты, которую мы с Йодлем считали стратегически более важной и опасной морской базой англичан. Поскольку выбор был предоставлен люфтваффе, Геринг, прислушавшись к советам фельдмаршала Кессельринга, командовавшего германскими военно-воздушными силами в Италии
381, предпочел нападете на Крит, несомненно, потому, что оно показалось ему более легким. Гитлер согласился.
Тем временем фюрер определил в качестве нового «дня X» середину июня. Это означало быстрое высвобождение задействованных на Балканах соединений сухопутных войск и продолжение сосредоточения войск на Востоке. Следствием этого явилось лишь очень поверхностное умиротворение югославской территории, на которой по открытому призыву Сталина и при его энергичной поддержке стала оживляться война, ведущаяся бандами. Небольшие охранные части, к сожалению, оказались не в состоянии задушить эту малую войну в зародыше, в результате чего со временем возникло положение, потребовавшее даже привлечения новых сил, ибо самонадеянные итальянцы, которые могли бы снять с нас эти заботы, повсюду оказывались непригодашми и лишь укрепляли этим власть предводителя бандитов — некоего Тито, воспользовавшегося их [трофейным] оружием.
Россия и Англия, со своей стороны, делали все для того, чтобы постоянно разгорались все новые очаги беспокойства и германские войска оказывались там связанными; между тем новое Хорватское государство, преисполненное недоверия к своему «протектору» — Италии, видело в укреплении нами внутрешге-го порядка помехи со стороны ревнивой по отношению к нам Италии. Фюрер вместе с нами наблюдал эту трагедию, не высказывая открыто своих симпатий к хорватскому народу в связи с тем, что Муссолини явно терпимо относился к этим интригам. Он не мешал этой опаснейшей игре, чтобы сохранить у союзника хорошее настроение, так как, видимо, куда важнее ему казались другие вещи или ранее данное согласие.
Примерно в начале июня мы вернулись из Берхтесгадсна в Берлин. Наконец-то я смог — пусть и всего на несколько недель — собрать все ОКБ под моим началом.
Ведь нс могже я разорваться! А потому я был вынужден поневоле находящемуся в Берлине (за исключением штаба оперативного руководства) О КВ предоставить во многих вещах гораздо большую свободу действий, хотя, естественно, делал это через курьеров и по телефону. Таким образом во время моего отсутствия я поддерживал с ОКВ постоянную связь. Но, пожалуй, я все-таки совершил ошибку. Мне не сразу удалось внушить Гитлеру мысль, что центр тяжести моей работы находится в Берлине. Ведь живое общение и информированность о принятых там приказах и решениях являлись не только насущной потребностью, но и вообще предпосылкой руководства штабом Верховного главнокомандующего вермахта в условиях войны. Без такого общения, приспосабливающегося к возникающим ситуациям, ОКВ оказалось бы обречено на какое-то странное существование. При методе работы Гитлера это было бы совершенно невозможно. Не говоря уже о том, что он не отпускал меня от себя и приказывал возвратиться, если я отсутствовал больше двух дней.
Именно поэтому невозможно было провести внутри ОКВ разграничительную линию между штабом оперативного руководства (командование) и остальным штабом (военное министерство); связующее звено являлось неотъемлемой необходимостью, и тут меня заменить не мог никто. Если бы я после принятия своего поста имел время выработать для условий войны другую организационную форму, какой-то выход все-таки нашелся бы.
Если до 1941 г. периоды моего отсутствия в Берлине были еще коротки и терпимы, то продолжительность их во время войны на Востоке, при всей моей работоспособности, поставила меня перед проблемой, решить которую было трудно. В 1944 г. я захотел с этой целью сделать Варлимонта начальником моего штаба и моим постоянным представителем в Берлине; однако из-за его многомесячной инвалидности после покушения на Гитлера (20.7.1944 г.) мне это так и не удалось
382.
