Лето 38-го было для ОКХ и ОКБ весьма трудным ввиду предварительной подготовки чешской операции (названной «Грюн»). Трудности носили организационный характер. Как при наличии всего 40 небоеготовых дивизий (включая Остмарк) подготовить силы и наступательные средства таким образом, чтобы не предпринимать никаких мобилизационных мер, строжайше запрещенных Гитлером? Важнейшим средством для того являлось следующее: крупные маневры в Силезии, Саксонии и Баварии; привлечение нескольких сменных контингентов резервистов; формирование дивизий на войсковых учебных полигонах; сосредоточение подразделений Имперской трудовой службы для занятия позиций на Западе. Приходилось использовать все мыслимые незаметные хитрости, к числу которых относилась и имитация движения транспортных колонн. В целях маневров проводились переброски войск — они маскировались созывом очередного съезда НСДАП.
Задним числом можно только удивляться всему проделанному тогда сухопутными войсками. Их генеральный штаб во главе с Гальдером осуществил то, что казалось невозможным, и сумел скрыть то, что стояло за этими «маневрами». Дух изобретательства был просто непревзойденным! Гитлер лично проявлял инициативу в некоторых случаях и приказал главнокомандующему сухопутными войсками постоянно держать его в курсе дела.
В августе во время одной морской поездки по поводу инспектирования военно-морского флота Гальдер в моем присутствии доложил по карте фюреру конкретный оперативный план. Фюрер задал множество вопросов, но четкой позиции не занял, а потребовал карту с нанесенной группировкой войск и краткую пояснительную записку о намеченном ходе военных действий. Его особенно интересовали пункты прорыва пограничных укреплений, значение которых и сопротивляемость он досконально изучил. По этому вопросу имелись разногласия, особенно насчет применения тяжелой артиллерии, которой у нас было немного, а также насчет танковых войск и воздушной операции. Доклад Гитлеру закончился без однозначного «да» или «нет», он [Гитлер] пожелал все это проштудировать в спокойной обстановке. Гальдер оказался столь же умен, как и прежде, и немедлсшю передал карту и записку фюреру с просьбой как можно скорее принять решение, поскольку необходимо отдать приказ по армиям.
Возвратившись в Берлин, фюрер ознакомил меня со своей точкой зрения, которую я должен был сообщить Браухичу. После нескольких бесед со мной, выразив в общем и целом свое согласие, он возразил против принципиально неверного использования танковых войск, которое пожелал исправить путем их массированного применения для прорыва с юго-запада через Пльзень в направлении Праги. Гальдер в разговоре со мной отказался внести в план эту поправку: нехватка тяжелой артиллерии вынуждает его к рассредоточению танковых сил для обеспечения прорыва пехоты в главных пунктах. Я не смог считать Гальдера неправым, но он был обязан настаивать на выполнении моего поручения, полученного мною лично от Гитлера, а потому попросил Браухича переговорить с фюрером, чего тот, впрочем, не сделал...
Во второй половине августа фюрер переместился в Берхтес-гаден. В это время, 15 сентября, в Бергхофе состоялся первый исторический визит Чемберлена к фюреру. Вместе с имперским министром иностранных дел [Риббентропом] был приглашен и я. Этот визит премьер-министра мировой Британской империи показался мне тогда событием совершенно необычным. Я, как и всегда при переговорах по политическим поводам, присутствовал на встрече и проводах, не участвуя в самих переговорах; это казалось мне совершенно излишним даже при всем желании познакомиться с ведущими деятелями Европы, увидеть их и обменяться с ними обычными светскими любезностями.
Сразу же после отъезда Чемберлена я покинул Бергхоф. Гитлер результатом этого визита был явно неудовлетворен.
В первой половине сентября [1938 г.] [в Нюрнберге], как и ежегодно, состоялся имперский партийный съезд; он служил вместе с тем маскировкой уже начатого сосредоточения войск в районах маневров, расположенных так, что войска должны были двигаться то к чехословацкой границе, то в противоположном направлении.
Незадолго до того я передал фюреру в его мюнхенской квартире точный график операции «Грюн», содержавший все подготовительные меры, марши войск, отдачу приказов и т.д., отсчитываемые в обратном порядке для армии и авиации от «дня X». Этот график имел две характерные черты. Он должен был дать ответ на вопросы:
1. С какого именно момента передвижения войск нельзя будет больше держать в тайне и, соответственно, маскировать?
2. До какого последнего момента будет еще возможно остановить движение войск?
Это был поденный календарь, которым Гитлер мог руководствоваться в своих политических мерах, согласуемых по времени с ходом реализации военного плана. Я доложил ему об этом, подчеркнув, что Йодль разработал график по материалам, представленным видами вооруженных сил и в тесном взаимодействии с ними. Гитлеру было достаточно назначить «день X», и весь план стал бы автоматически прокручиваться, как кинофильм; можно было ежедневно видеть, что должно произойти в каждый день. Такой «план игры» в высшей степени удовлетворил Гитлера. Это был, пожалуй, единственный случай, когда я побывал в его весьма скромной квартире. После непродолжительного завтрака в расположенном поблизости ресторане я и [прикомандированный ко мне майор Лоссберг] вечером того же дня вернулись по имперской автостраде в Берлин. То был примечательный день!
Во время имперского партсъезда, на который мне и в этом году было приказано явиться, Гитлер спросил меня, изменил ли генеральный штаб план операции в соответствии с его желанием. Я позвонил Гальдеру, тот ответил отрицательно: изменить уже ничего невозможно — приказы отданы. Я попросил у Гитлера разрешения вылететь в Берлин, чтобы лично переговорить с Браухичсм, ибо ради сохранения военной тайны нельзя было воспользоваться телефоном. Я решил ни в коем случае не возвращаться в Нюрнберг без результата. Разговор с Браухичем состоялся наедине; он осознал ситуацию, в которой находились и я, и он сам, и пожелал немедленно переговорить с Гальдером в том же духе. Через два часа я получил его ответ: любое изменение плана он отклонил как невозможное. И вот это-то я и должен был теперь доложить фюреру!
Я уже поближе познакомился с Гитлером и знал, что он будет недоволен — так оно и вышло. Браухича и Гальдера вызвали в Нюрнберг на следующий день. Совещание началось в отеле «Дойчер хоф» незадолго до полуночи и продолжалось несколько часов. Докладу об обстановке, о применении «современной боевой кавалерии» — танковых войск — и приводившиеся фюрером с первоначальным спокойствием соображения должны были убедить этих упрямцев, которым я предложил весьма приемлемый компромисс. Я сожалел о потере столь драгоценного времени и ночных часов, ибо предвидел, что все это сопротивление никак не оправдывает такого несгибаемого упорства и закончится для обеих сторон поражением. Около 3 часов утра так оно и произошло. Гитлер потерял терпение и в конце концов приказал им в соответствии с его требованием стянуть все танковые соединения и массированно использовать их для прорыва через Пльзень. Холодно и раздраженно он попрощался с обоими господами.
Когда мы утоляли в холле жажду после проигранной битвы, крайне возмущенный Гальдер спросил меня: «Чего он, собственно, хочет?» Это так разозлило меня, что я ответил: «Мне очень жаль, если вы этого до сих пор не поняли»
266.
