Около полудня — это было уже 24 апреля — я по телефону доложил лично Гитлеру о моей последней поездке на фронт и благоприятном ходе наступления 12-й армии на Потсдам, а также мое намерение вечером сделать ему подробный доклад, прибыв для того в Имперскую канцелярию. Он запретил мне ехать в Берлин на автомашине из-за недостаточной безопасности, но согласился с тем, что я прилечу в Гатов (аэродром военного авиационного училища), откуда меня доставят в Имперскую канцелярию. Затем он передал трубку адъютанту от люфтваффе полковнику фон Белову, с которым я договорился о полете; приземлиться я должен был незадолго до полуночи. Я приказал моему бравому «Ю-52» прибыть из Рехлина на аэродром в Рейнсберге, откуда и должен был вылететь. После этого телефонного разговора состоялось первое обсуждение обстановки подмоимруководством. ГенералДетлефзен
537 (генштаб) доложил о положении на Восточном фронте, а Йодль — на остальных театрах войны. Повсюду имелась техническая связь, и, таким образом, как и прежде, все донесения были налицо. Йодль незамедлительно докладывал их фюреру по телефону и получал его согласие на уже одобренные мною предложения. В Имперской канцелярии находился заместитель начальника генштаба сухопутных войск генерал Кребс, с которым Йодль непосредственно обменивался соображениями.
Во второй половине дня [24 апреля] я отправился на машине на расположенный значительно южнее командный пункт танкового корпуса Штайнера, чтобы получить информацию о положении и перспективах его наступления. К этому времени начала прибывать только одна из его пополненных в Нойбранденбурге танковых дивизий, вторая была еще на подходе
538. Хотя Штайнеру и удалось уже выйти из озерного дефиле, чтобы развернуть свои соединения, он тем самым привлек к себе внимание противника и в результате потерял шансы на ошеломляющий прорыв, который, несомненно, должен был бы ему удасться.
По возвращении в лагерь пора было отправляться для вылета в Гатов. Мои адъютанты уже все подготовили, когда до меня дозвонился полковник Белов и сообщил мне о запрете полета до наступления темноты, так как противник постоянно атакует в воздухе наши самолеты. Я отложил вылет до 22 часов. Но и он не состоялся; после чудесного весеннего дня опустился туман, и мой полет оказался невозможным. Тогда я перенес его на вечер 25.4. [1945].
В тот день я с самого утра выехал на передовую и прежде всего побывал на командном пункте генерала Хольсте. Он проин-
формировал меня об обстановке, затем я переговорил по телефону с генералом Венком (тем временем он уже опять перенес свой командный пункт, а потом Йодль доложил мою оценку обстановки фюреру). Генералу Венку с его наступающей на Потсдам группой удалось (пусть и на очень узком участке фронта, подобном острому клину) пробиться до озер южнее города. Однако у него не было резервов и дальнейшей ударной силы, ибо более крупные части его армии оказались связанными постоянно усиливавшимися боями за переправы через Эльбу севернее Виттенберга, и он не мог их высвободить для наступления на Берлин и взаимодействия с 9-й армией, состоявшей из остатков войск. Для выполнения обеих этих задач 12-я армия была слишком слаба.
В этой обстановке я уполномочил генерала Венка, учитывая прежде всего опасность на линии фронта у Эльбы, выделить и высвободить по меньшей мере одну дивизию для решения главной задачи — наступления в направлении на Берлин — и, сославшись на меня, доложить это решение фюреру.
Когда я около полудня, возвращаясь, хотел проехать через небольшой городок [Ратенов], примерно на полпути между Бранденбургом и Науэном, мне преградили путь собственные войска: на этот населенный пункт наступают русские, и он находится под вражеским огнем. Поскольку никакого шума боя слышно не было, я проехал по совершенно пустой дороге прямо в него. На рыночной площади рота «фольксштурма» [ополчение] вырыла окоп глубиной в метр и заняла его: поле обстрела было всего каких-то 100 метров до противоположных домов. О каком-либо противнике ничего не было известно, хотя атака на город и ожидалась. Я объяснил командиру роты, насколько бессмысленны его меры, велел собрать всю роту, произнес краткое обращение и приказал ему провести меня к коменданту города.
По пути туда я видел в разных местах орудия всевозможного рода (полевые гаубицы, пехотные орудия, 37-миллиметровые противотанковые пушки), расставленные во дворах и замаскированные от обнаружения с воздуха, тягачи, а также солдат, толпившихся без дела. Одиночные выстрелы вражеских батарей казались нацеленными на окраины.
Я застал коменданта в отдаленно стоявшем доме; он как раз отдавал приказ собравшимся вокруг него 10—12 офицерам.
Один из них был кадровый саперный офицер, которого мое неожиданное появление не только удивило, но и повергло в смятение. Он доложил, что приказал только что отходить с моста на восточной окраине, так как враг собирается атаковать город. Я заорал на него: вы что, спятили? Удирать от нескольких выстрелов дальнобойных орудий? 1де это он увидел противника? 1де собственный командный пункт, что докладывают, выслана ли разведка боем и куда делись орудия, стоявшие во дворах? Я выгнал всю эту гоп-компанию из дома, дошел с ними до восточной окраины, где якобы должен был атаковать враг. Ничего подобного видно не было, только рвались одиночные снаряды. Под моим надзором был дан приказ обороняться, орудия поставлены на позиции, майор отправился на свой командный пункт, откуда мог наблюдать широкую открытую равнину, на которой не было видно никакого противника
539.
