Той же ночью воины Претича сели в ладьи, а на рассвете затрубили в трубы, и осажденные из города откликнулись им. Случилось неожиданное. Претичу не только удалась отчаянная попытка прорваться к Киеву — он фактически смог освободить город от осады, по крайней мере на время. Печенеги решили, будто к Киеву подступило войско самого Святослава, и бросились прочь. «И вышла Ольга с внуками и с людьми к ладьям», — продолжает свой рассказ летописец, а дальше приводит удивительный факт братания русского воеводы с предводителем печенежского войска: «Князь же печенежский, увидев это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил: “Кто это пришел?” И ответил [тот] ему: “Люди с той стороны”. И спросил князь печенежский: “А ты не князь ли?” Тот отвечал: “Я — муж его и пришел в сторбже (то есть в передовом отряде. — А.К.), а за мною идет полк с князем — бесчисленное множество”. Говорил так, грозя им (то есть обманывая их. — А К), Князь же печенежский сказал Претичу: “Будь мне друг”. Тот отвечал: “Будет так”. И подали руки друг другу, и отдал печенежский князь Претичу коня, саблю и стрелы; тот же дал ему доспехи, щит и меч. И отступили печенеги от града».
Отступили, впрочем, совсем недалеко — так, что, по словам летописца, «нельзя было коня напоить в Лыбеди из-за печенегов». Но главное все же было сделано, потому что киевляне успели отправить вестника к Святославу на Дунай. Так, благодаря находчивости воеводы Претича и мужеству безымянного киевского отрока, Ольга и ее внуки избежали плена, а может быть, и смерти.
В еще большей мере спасла Киев громкая слава, превратившая даже имя Святослава в грозное оружие. Теперь же, получив известие из Руси, сам князь поспешил домой. Горькие слова услышал он от посланцев родного города. Ибо киевляне велели передать ему так: «Ты, княже, чужой земли ищешь и о ней заботишься, а своею пренебрегаешь. Едва не взяли нас печенеги, и матерь твою, и детей твоих. Если не придешь и не оборонишь нас, то опять возьмут нас. Или не жаль тебе ни отчины твоей, ни матери старой, ни детей своих?»
Святославу было жаль и мать, и сыновей, и свою «отчину» — Русскую землю. Оставив большую часть войска в Болгарии, он с малой дружиной вернулся в Киев. «И, придя в Киев, целовал мать свою и детей своих, и печалился о бывшем от печенегов», — рассказывает летописец. Затем, соединившись с дружиной Претича и, может быть, с какими-нибудь другими военными отрядами, Святослав оттеснил печенегов в степи. Имела ли место битва, неизвестно. Летописи ограничиваются словами: «И прогна печенеги в поле, и бысть мир». Да и времени для серьезной войны хронология событий не оставляет. О мире же Святослава с печенегами знают и византийские авторы: как известно, в начавшейся войне с императором Иоанном Цимисхием печенеги будут действовать на стороне русского князя.
Ко времени возвращения сына Ольга была уже больна. Годы взяли свое. (Если верны наши подсчеты относительно примерной даты ее рождения, то к 969 году ей было приблизительно под пятьдесят или чуть больше — возраст весьма почтенный по тем временам, так что киевляне имели все основания называть ее «старой».) Тяжкие испытания, которые выпали на ее долю, ссора с сыном, переживания последних лет и ужасы осады — все это не могло не сказаться на ее здоровье. Ее бездействие во время печенежского нашествия, наверное, объяснялось и этим тоже.
В одном из поздних иконописных подлинников (своде указаний для иконописцев, как надлежит изображать того или иного святого) имеется описание внешности княгини. Конечно, наивно было бы думать, что оно восходит к каким-нибудь древним записям и имеет отношение к ее реальному облику. И все же процитируем его — хотя бы для того, чтобы представить себе, как могла выглядеть княгиня в последние годы жизни:
«Подобием стара, лицем морщиновата и бела, на главе венец царский и платок, риза на ней, как у княгинь первых Российских, носивших платье княжеское, в руках свиток, а в нем написано: “Попрах идолы и познах Бога истиннаго Иисуса Христа”»
.
[208] (Эта надпись на свитке присутствует на большинстве икон святой Ольги.)
Именно тогда, в Киеве, Святослав и заявил матери и боярам о своем намерении навсегда остаться на Дунае, «яко то есть середа земли моей…». Святослав открыто обозначил свой выбор. Киев и Русь более не входили в его расчеты и не слишком интересовали его — «не любо» ему было жить здесь. Однако Ольге удалось уговорить сына повременить с отъездом. В последний раз мать сумела все же настоять на своем, выговорила отсрочку, но отсрочка эта оказалась очень недолгой.
Летописец так передает ее ответ сыну:
— Видишь меня, в болезни пребывающую? Куда же хочешь идти от меня? Погреби меня и иди, куда хочешь.
Если верить летописи, разговор этот состоялся за три дня до кончины княгини. Она сама предсказала свою смерть и сделала все, чтобы с достоинством встретить ее. Между прочим, княгиня распорядилась послать злато в Царьград патриарху Полиевкту, своему крестителю, дабы тот помолился о ней и о всей Русской земле
[209]. Главное же, она добилась от сына обещания похоронить ее по христианскому обряду. «Заповедала Ольга не творить тризны над собою», — пишет об этом летописец. Более подробно речь княгини к сыну передана в проложной редакции ее Жития, хотя текст здесь не вполне ясен. «Начала болеть [княгиня Ольга], и призвала сына своего Святослава, — рассказывает древний агиограф, — и заповедала ему с землею равно (вровень. — А.К.) похоронить ее, а могилы (могильного холма, кургана. — А.К.) не насыпать, ни тризны не творить, ни бдына (в разных списках: дына или годины. — А.К.) не делать…»
[210]
