Сравнение Игоря с «волком», «хищником» — очень показательно. В его столкновении с древлянами отразилось столкновение двух начал в становлении Древнерусского государства, двух различных взглядов на суть княжеской власти вообще и ежегодное княжеское «полюдье» в частности. Древляне видели в последнем прежде всего исполнение ритуала. «Кормление» князя и его дружины было регламентировано обычаем и потому законно; при соблюдении установленных обычаем норм князь и пришедшая с ним дружина пребывали в полной безопасности. Игорь же подошел к тому же «полюдью» с иной стороны, увидел в нем прежде всего средство обогащения, способ удовлетворить растущие запросы дружины. Два эти подхода — традиционный, отживающий свое, и новый, условно говоря, «государственный», — оказались несовместимы, что и привело к трагической развязке.
Сами древляне считали убийство Игоря законным и полностью оправданным. «Мужа твоего убили, — заявят они чуть позже Ольге, — потому что был муж твой, словно волк, расхищая и грабя». Но и киевский летописец как будто оправдывает древлян, возлагая вину за случившееся прежде всего на самого князя. Отсюда настойчиво повторяемые в летописи слова о «примышлении» большей дани, о насилиях, творимых «мужами» Игоря, о его желании забрать всю дань себе. Игоря погубили жадность и корыстолюбие — а эти качества считались недопустимыми для князя и в языческой, и в христианской Руси. Новгородский книжник, автор предисловия к «Временнику, еже суть нарицается летописание князей и земли Русской» (Новгородской Первой летописи младшего извода), вспоминая былые славные времена «начала Русской земли», говорил о «древних князьях», кои «не собирали много имения, ни творимых вир, ни продаж (незаконных поборов и расправ. — А.К.) не возлагали на людей» и тем «расплодили землю Русскую»
.
Таков был идеал князя в средневековой Руси. Игорь не соответствовал этому идеалу. Потому и принял смерть — причем смерть постыдную, не достойную князя.
Подробности расправы, учиненной древлянами, приводит византийский историк Лев Диакон, живший в конце X века. В шестой книге своей «Истории», рассказывая о войне между князем Святославом Игоревичем и императором Иоанном Цимисхием в 969—970 годах, он вспомнил и о «жалкой судьбе» отца Святослава. Правда, место древлян как убийц Игоря в сочинении византийского историка заняли почему-то «германцы» — возможно, из-за некоторого созвучия названий двух народов в греческом языке. По словам Льва Диакона, Игорь, «отправившись в поход на германцев… был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»
.
В такой форме казни — расчленении тела князя — порой видят элементы ритуального убийства или жертвоприношения
. Возможно, доля истины в этом есть. Но имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют увидеть другую сторону этой казни, которая во времена, о которых идет речь, воспринималась прежде всего как позорная, как казнь вора, расхитителя чужого добра. Арабский дипломат Ахмед Ибн Фадлан, описавший обычаи разных народов, встретившихся ему на пути в Волжскую Болгарию в 921—922 годах, сообщил о том, что именно так казнили воров и прелюбодеев (а прелюбодейство у большинства народов считалось частной формой воровства). «Если относительно кого-либо они откроют какое-нибудь дело, — писал он о кочевниках-торках (гузах), — то они разрывают его на две половины, а именно: они сужают промежуток между ветвями двух деревьев, потом привязывают его к веткам и пускают оба дерева, и находящийся при выпрямлении их разрывается»
. Очень похоже с ворами и прелюбодеями поступали и другие тогдашние соседи Руси — волжские болгары
[79]; знали подобную казнь и сами руссы
[80]. Страшное в своей подробности описание арабского дипломата точно отражает то, что случилось с Игорем. Древляне поступили с ним так, как поступали с вором и прелюбодеем — «волком» и «хищником», по их собственному выражению.
* * *
Убив Игоря, древляне направили своих послов в Киев к Ольге. Во исполнение еще одного древнего языческого ритуала они намеревались сделать киевскую княгиню женой своего князя. По представлениям, восходящим еще к первобытным временам, жена убитого, как и все его имущество, отныне должна была принадлежать победителю; овладение ею — причем зачастую совершенное открыто, на глазах у всех, — символизировало переход власти, делало его окончательным
[81]. «Вот, князя убили русского, — говорили, по летописи, древляне. — Поймем жену его Ольгу за князя нашего Мала, и Святослава; и сделаем ему (Святославу. — А.К.), что захотим».
Все было обставлено в соответствии с обычаем. Не насильниками, но сватами, исполнителями древнего ритуала выступали древлянские послы, явившиеся в Киев. «И послали древляне лучших мужей, числом 20, в ладьях к Ольге, и пристали под Боричевым в ладье». Судя по этому указанию, древлянское посольство отправилось в путь весной следующего, 946 года, не ранее апреля—мая, после того, как Днепр и его притоки освободились ото льда.
Летописец, обрабатывавший этот рассказ в составе «Повести временных лет», сделал несколько топографических примечаний к первоначальному летописному тексту. Записав, что древлянские послы пристали «под Боричевым», то есть у так называемого «Боричева взвоза» — позднейшего Андреевского спуска на Подол, низменную часть Киева, с высокого киевского холма (Горы), на котором располагалась киевская крепость, — он посчитал нужным разъяснить современным ему читателям, почему древляне выбрали столь неподходящее место: «…ибо тогда вода протекала вдоль Киевской горы, и на Подоле не сидели люди, но на Горе. Град же Киев был там, где ныне дворы Гордятин и Никифоров, а княжий двор был в городе, где ныне дворы Воротиславов и Чудин…»
.
Смысл этого уточнения летописца не вполне ясен. Долгое время летописный текст понимали так, что Днепр изменил свое русло в конце X — начале XI века, после чего и стала возможна жизнь на киевском Подоле, до того времени находившемся под водой. Однако современные археологи решительно отвергают подобную точку зрения: Подол был заселен по крайней мере не позднее IX века. По-другому считают, что слова летописца, будто «на Подольи не седяху людье», свидетельствуют о необычном весеннем половодье, разливе Днепра, вынудившем жителей покинуть свои дворы и укрыться на Горе
. Но едва ли древлянские сваты направляли свои ладьи по затопленным улицам киевского Подола — в этом не было никакого резона. Так что слова летописи остаются для нас загадкой.
