Израильтяне пообещали Вашингтону не отвечать безумцу. Они не хотят дать вовлечь себя в эту ловушку и теперь выжидают.
Мы ждем вместе с ними. Молимся и надеемся, что система «Патриот» окажется достаточно эффективной и защитит Израиль от иракских ракет. И я снова в который раз ощущаю, какую большую роль играет Израиль в моих надеждах и страхах. Понимаю, что не могу не думать о судьбе своих далеких соплеменников. Меня мучает противоречие: религия, история связывают меня с этой страной, где жители чувствуют себя не столько иудеями, сколько израильтянами. Но они, рискуя жизнями, продолжают писать историю иудеев, а я спокойно сижу у себя в столовой.
Сентябрь 1995
Покушение на еврейскую школу в Виллербане. Мы снова все в шоке. Бомбу нашли в машине, стоящей у самого входа. Еще несколько минут — и десятки детей, выбегающих из школы, лежали бы убитыми и покалеченными…
Мы все чувствовали, что со дня на день такое покушение произойдет. После взрыва в метро Сен-Мишель и других, что за ним последовали в этом сентябре, мы не сомневались: дикари возьмутся и за нас. Но быть наготове все равно не сумели. Да и как это возможно? Террористы могут оставить в любом месте машину, начиненную взрывчаткой, и последует… взрыв! И конечно, мы не могли вообразить, что они посягнут на детей. А почему, собственно? Что, у этих свихнувшихся больше совести, чем у таких же в Израиле? Или в любом другом месте?
До сих пор угроза была темой СМИ, висела в воздухе, пугая нас издалека. Отныне она стала реальностью — жестокой, ужасающей, неотвратимой.
Я сидел перед телевизором, крепко прижав к себе Орена. Он высвободился из моих объятий, хотел строить башню из кубиков. Аарон, второй мой сын, хрустел чипсами, твердо решив расправиться с ними, не оставив ни крошки. Мои дети не ходили в эту школу. В эту школу ходили дети моей родни, моих друзей. Я настоял, чтобы наши учились в муниципальной, узнали, что такое республика, познакомились с особенностями общества, в котором мы живем. Религия, традиции — это дело семьи. Я так считаю.
Жена звонила по телефону друзьям и близким. Она хотела убедиться, что журналисты не соврали, что от взрыва никто не пострадал, что дети благополучно вернулись из школы и не получили психологической травмы.
Давид, Мишель и Дан — сегодня они вместе с женами ужинали у нас — перевели дыхание, когда мы досмотрели новости.
— Отстой! — процедил Давид. — Ни стыда, ни совести! Как только рука поднялась?!
— ВИГ
[81] в Алжире убивала женщин, стариков и детей. Они вспарывали беременным женщинам животы. Для них евреи…
— Но здесь действует здешняя молодежь! — задохнулся Дан. — Этот Калед Келкаль живет в Воз-ан-Велен!
— И что! Одно и то же говно, — заключил Давид.
Аарон удивленно повернул голову на непривычное слово.
— Давид! Дети! — напомнила мужу Бетти.
Он попросил прощения улыбкой.
— Но Бог, он с нами, — продолжал он. — Это же чудо! Бомба не взорвалась в тот момент, когда эти… мерзавцы задумали. Слеп тот, кто не видит здесь руки Господа.
— Брань и имя Господне через запятую — вот в чем сила нашего Давида, — шутливо заметил Мишель.
— Да ты еврей только по фамилии! — тут же ринулся в атаку Давид. — Ешь некошерное, не соблюдаешь субботу. И ты будешь учить меня морали?
— Я в первую очередь сионист.
— Я сионист, потому что я иудей. В общем, черт нас побери, ребята, но нужно линять из Франции. Нам тут делать нечего.
— Пошло-поехало! — вздохнул я.
Эти разговоры у нас, французских евреев, стали уже традицией. При любой агрессии, при каждом террористическом акте мы принимались обсуждать отъезд в Израиль. Обсуждали все, складывали чемоданы единицы. Говоря об отъезде, мы словно бы бросали вызов судьбе, противостояли ненависти. У нас в запасе было крайнее средство, отход на исходные рубежи.
Лично я ехать не собирался. И если называл себя сионистом, то только потому, что признавал за Израилем право защищаться и жить мирной жизнью, но я был в первую очередь французом. Франция была моей страной, страной, в которой я вырос, нашел замечательную жену, родил своих сыновей. Мне было здесь хорошо. И потом, куда бежать от ненависти? Она и здесь, и там. Она повсюду.
Но в этот вечер я почувствовал, что смерть бродит рядом с нами.
А у меня двое детей.
Ноябрь 1995
Еврей убил еврея. Из-за политических разногласий фанатик выстрелил в Ицхака Рабина. Три пули в спину. Новость ранила нас прямо в сердце. Как посмел убийца поднять руку на своего брата, пусть даже этот брат был его идеологическим врагом? Как он посмел на глазах всего мира посягнуть на скрепляющий нас фундамент? Нееврей не может понять охватившей нас тоски, нашего омерзения и нового страха, который проник нам в душу.
Люсьен, мой коллега, спросил:
— Почему это на вас подействовало до такой степени? Ужасно, да, но история кишит политическими убийствами. Это потому, что убили Рабина?
— Нет, потому что еврей убил еврея из-за разногласий.
Люсьен улыбнулся, услышав мой ответ. Ему почудилась претензия, я словно бы настаивал на особенности, благородстве своего народа, подчеркивал его избранность.
— А что, в Израиле никогда не было убийств? — спросил он не без лукавства.
— Разумеется, были. Но… Не будем об этом. Все не так просто.
Люсьен не понял: я отказываюсь продолжать разговор, отдавая дань его прозорливости, или это новое проявление моей враждебности. Но мне не хотелось ничего объяснять. Я потратил долгие годы, пытаясь что-то донести, доказывая, защищая, оправдывая. Но в один прекрасный день мой друг, еврей по национальности и философ по образованию, блестящий интеллектуал-невротик, спросил, а для чего я трачу столько времени и энергии, стараясь заинтересовать окружающих своей религией, сионизмом, проблемами самоопределения.
— Вот увидишь, у евреев все образуется, когда они расхотят добиваться любви, — добавил он.
Я застыл в недоумении. И тогда он продолжил:
— Ты заметил, до какой степени евреи возвеличивают в глазах других свою религию? Как они стремятся убедить всех в красоте Израиля, в его благородстве и справедливости? «Любите нас!» — умоляют евреи. «Оцените нас!» «Посмотрите, какие мы вежливые, уважительные, воспитанные!» — и вот они рассказывают мирянам о мудрости субботы. Повествуют о красоте своих праздников. Обсуждают особенности еврейской души. Гордятся сельскохозяйственными и технологическими достижениями израильтян, их демократическими ценностями. И очень часто без особенных оснований. Ты знаешь другой народ, расу или церковь, которая бы с такой страстью добивалась одобрения?
