— А почему вон ту молодежь не проверили? — спросил Лагдар, показывая на кружок французов.
Каланча наклонился к нему.
— Проверяем только подозрительных. Кто рожей не вышел. Арабов то есть. — Он понял, что Фаруз на грани, и решил его достать.
— Не отвечай. Он тебя провоцирует. — Я говорил очень тихо и по-арабски.
— Чего это ты бормочешь? Оскорбляешь власть по-чучмекски?
— Нет, прошу его успокоиться.
Полицейский посмотрел на меня.
— Ну, будет, поиграли. А теперь пошли! — скомандовал коротышка и показал на коридор, который вел к служебным помещениям.
Так, сейчас все пойдет по нарастающей. Я наслушался историй о полицейских, которые срывались с катушек, отделывали ни за что ни про что молодых ребят, и им ничего за это не было.
Вокруг нас уже появился народ. Проверка затянулась, прохожие почувствовали, что страсти накаляются. Полицейские тоже это заметили и решили издеваться не на глазах у людей.
— Зачем?
— Затем что я говорю! Посмотрим, нет ли у вас наркотиков. А может, чего своровали.
— Нет у нас ничего!
Блондин обратился к зевакам:
— Проходите, граждане, проходите.
Внезапно пожилой господин сделал несколько шагов вперед и встал перед полицейскими — держался он очень прямо, стоял, высоко закинув голову. Безупречного покроя плащ и шляпа придавали ему внушительный вид.
— Чем провинились молодые люди, господа полицейские? — осведомился он.
Возраст, манера держаться, прямой тяжелый взгляд вызвали невольное почтение у полицейских.
— Дежурная проверка, — ответил один из них.
— И что? Вы же проверили их удостоверения! Почему не отпускаете? Думаете, приятно, когда тебя прилюдно проверяют?
— Месье! Не вмешивайтесь не в свое дело, — резко ответил ему блондин.
— Война приучила меня, молодой человек, вмешиваться, когда я вижу несправедливость. Я не из тех, кто отворачивался, когда нацисты требовали удостоверения у евреев.
— Но… Вообще… я… мы… — Коротышка не знал, как ему реагировать на сравнение.
— У меня есть связи, господа полицейские! Я лично знаком с префектом, — объявил пожилой человек. — И я хочу знать, что вы вменяете в вину этим молодым людям.
Полицейские переглянулись. Толпа вокруг нас стала теснее. Прохожие останавливались, интересуясь, чем кончится поединок. Полицейские постояли в нерешительности, еще раз посоветовались друг с другом взглядами и предпочли отступить. Игра не стоила свеч. Им не захотелось наезжать на участника Сопротивления. И еще меньше на человека, чьи дружеские связи могли причинить им немало неприятностей.
Мне хотелось расцеловать старичка, и я боялся, что Софи тоже стоит в толпе, сгрудившейся вокруг нас.
— Так и быть, держите, — проскрипел коротышка и протянул нам удостоверения.
— Топайте давайте, — присоединился к нему чернявый.
— Я с вас глаз не спущу, — прошипел мне в ухо блондин.
Все вернулись к своим делам. Один из зевак подмигнул мне, выражая сочувствие. Нетрудное дело, когда неприятность позади.
Я искал глазами пожилого человека, хотел его поблагодарить, но он как сквозь землю провалился.
— Мать их так! Полицаи долбаные! — разорялся Фаруз.
— Лучше скажи, куда подевался наш старик? — спросил я, продолжая искать его глазами.
— Хотели навесить на нас гашиш, — подхватил Лагдар.
— А дед-то какой классный! Как он им глотки заткнул!
— Мунир прав, — поддержал меня Лагдар. — Классно он с ними разговаривал. Впечатляюще!
— И чего? — продолжал кипятиться Фаруз. — Он сделал то, что должен был сделать каждый.
Может, Фаруз и прав. Но люди редко делают то, что требует от них честь, то, что поддерживает их достоинство. Мне хотелось запомнить именно этого человека, тон, каким он обратился к полицейским. Без ненависти, гнева, совершенно спокойно, но с такой убежденностью, что они отступили. А после этого он исчез, не дожидаясь нашей благодарности. Он вступился за нас не потому, что хотел казаться достойным человеком, он им был, и был всегда. Может, через секунду меня снова оскорбят и обидят, но его вмешательство подарило мне надежду. Я знаю, что у меня опять и опять будут проверять документы, меня снова и снова будут унижать, выливая ненависть и предрассудки мне на голову. Но помнить только об этом — значит отказаться от надежды, что для меня есть место в этом обществе. А я хочу расти, двигаться вперед и стать человеком. Стать таким, как этот человек.
— Мунир!
Это Софи, вот она идет к нам. Красивая, улыбающаяся. Глаза у нее сияют. И парень, которого я вижу в этом сиянии, — это я. И я в этот миг красавец с завидным будущим.
Я взял Софи за руку, притянул к себе и впервые в жизни поцеловал на глазах у своих друзей.
Рафаэль
На наших скамейках во дворе лицея никогошеньки. А ведь обычно утром здесь все мои друзья, мы тут встречаемся. Им что, уже сказали, что кто-то из преподавателей заболел? И они отправились прошвырнуться? Выпить чашечку кофе? Непохоже. Они бы посидели, подождали, чтобы тронуться с места всем вместе.
Я заметил нашу главную революционерку, она, как всегда, проводила неподалеку очередную беседу.
— Беа! Ты в курсе, что тут у нас? — спросил я, ткнув пальцем в пустые скамейки.
— Они в «Пале». Я их встретила по дороге.
Я удивился. Перешел через улицу и в самом деле увидел ребят за столиком.
— Бастуем?
Они как-то очень тоскливо посмотрели на меня, и я сразу заволновался.
— Проблемы?
Мунир показал мне на утреннюю газету. Схватив ее, я пробежал глазами статейки, стараясь понять, что так взволновало моих приятелей, но ничего особенного не нашел.
— В чем дело?
Лагдар ткнул пальцем в страницу.
Два сутенера найдены мертвыми в парке Мирибель
На пустыре в парке Мирибель найдены мертвыми двое мужчин. Они были убиты выстрелом в голову, лица и руки у них сожжены, что дает основание думать, что речь идет о сведении счетов лионской мафии.
Я быстренько пробежал глазами заметку, узнав из нее, что обе жертвы были сутенерами на территории, контролируемой местной мафией.
— Что дальше? Вы их знали?
— Да. И ты тоже, — буркнул Мунир.
— Посмотри, там дальше есть фотки, — прибавил Лагдар.
Я перевернул несколько страниц и увидел два портрета. Мне хватило одного взгляда, чтобы их узнать. Я плюхнулся на стул.
