— Сегодня вечером в мэрии Виллербана собрание партии социалистов, — сказала она. — Ты пойдешь?
Я не решился подумать, что Сесиль собирается на это собрание не только из-за социалистов.
— Да, мы идем с Муниром. Начало в шесть, да?
— Да. Может, встретимся во Дворце спорта в пять?
Она ждет, что я ей что-то скажу?
— М-м-м. Конечно! В пять.
Сесиль смотрела мне в глаза, улыбалась и молчала.
— Ладно. Тогда до встречи. До скорого.
Уходя, она обернулась и махнула мне рукой.
Черт возьми, почему у меня не хватает смелости догнать ее и заговорить? Почему мне легко говорить с девчонками, только когда мы стоим всей компанией? Тогда откуда что берется! И остроумие, и находчивость. А если вдруг один на один, тем более с Сесиль, то полный паралич мозга. Если бы я…
— Взгляд что надо! — Мунир подошел ко мне только что, но ничего не упустил из нашего разговора с Сесиль. Его слова должны были прозвучать шутливо или дружески, но тон говорил другое.
— Скажешь тоже! Сесиль подходила узнать, идем ли мы сегодня на собрание социалистов.
— Мы или ты? — Мунир улыбался, но улыбка вышла невеселой. У нас появилась серьезная проблема — Сесиль. Я заметил и у Мунира тот же паралич, стоило ей появиться. Я хотел бы обсудить это с ним, но опасался взаимной неловкости и пока обходил тему стороной, хотя и повторял себе, стараясь, чтобы эта истина вошла мне в плоть и в кровь: «Сказать можно все, если слова продиктованы добрым чувством!» И тут я решился. Заговорил, надеясь, что потом слова придут сами.
— Слушай… Насчет Сесиль…
Мунир покраснел, растерялся.
— Она классная. И, похоже, мы оба так чувствуем. Не знаю, кто из нас двоих ей больше нравится. И вообще, нравится кто-то из нас или она к нам расположена по-товарищески. В общем, посмотрим. Может, кому-то и повезет. Но что бы ни произошло, хочется, чтобы мы остались друзьями.
Мунир кивнул.
— Да, согласен, классная, — ответил он. — Мне кажется, что ей нравишься ты. Но не думай, между нами в любом случае без проблем.
— Дружба прежде всего!
Я протянул руку. Мунир хлопнул по ней, и мы рассмеялись.
Мунир
Я лежал в темноте, и у меня текли слезы. Уверен, что брат спал и ничего не слышал. Реветь в восемнадцать лет — все равно что писаться в постель в десять. Стыдоба.
Как определить чувство, которое разрывало мне сердце? Гнев? Ревность? Безнадежность? Отчаяние? Не знаю. Конечно, если бы я понял, мне стало бы легче, но любое мое усилие вызывало поток слов и картинок, от которых мне становилось еще хуже. Я снова видел, как они смеялись, взялись за руки, поцеловались. Видел их смущенные улыбки, они улыбались мне, стараясь делать вид, что ничего особенного не происходит, догадываясь, как мне больно. А я изо всех сил боролся со своей болью и гневом, стараясь не показать, что мучаюсь. Они были так теплы, так внимательны, стараясь меня утешить. А я чувствовал себя таким смешным, нелепым, маленьким. Таким арабом…
Хоть я и старался его не слышать, но гаденький голосок внутри меня нашептывал потихоньку: «Ты никогда с ней не будешь, потому что ты араб». Но имею ли я право прятаться за такое объяснение? А с другой стороны, часто ли у арабов бывают девушки-француженки? А у евреев? Арабы, французы, евреи, я точно упрощаю свою проблему. Но есть тут и доля правды, как ни крути.
До сих пор француженке стыдно иметь своим парнем араба. Арабы неприкасаемые. Нет, конечно, бывают девушки, которые решаются нарушить правила и встречаются с кем-то из мусульман своего лицея, но таких мало. И их обычно не знакомят с семьей.
Но мне причиняет боль совсем другое. Взгляды Сесиль, ее улыбки я считал проявлением внимания к себе. И только теперь понял: они достались мне, так сказать, «по знакомству». Как лучшему другу Рафаэля. А если бы я не был мусульманином, мы могли бы быть с Рафаэлем на равных? Если бы волосы у меня были не такие курчавые?
Что за чушь ты несешь, Мунир? Зачем задаешь дурацкие вопросы, о которых даже думать не стоит! Смирись с тем, что есть. Все дело в симпатии, в притяжении. Он ей нравится — и точка.
Так. Хорошо. Но меня накрывают волны гнева. Или ненависти? Адреналин будоражит нейроны. Так бывает перед дракой. И с кем же мне драться? Потом волна отступает, и вместе с ней — желание воевать.
Начались каникулы. Рафаэль то и дело зовет меня куда-то, но я отговариваюсь домашними делами, мне поручили то, мне поручили это. Он все понимает, он не дурак.
Рафаэль
Сентябрь 1978
С начала учебного года Мунир держится своей небольшой компании, здоровается со мной издалека и, когда видит вместе с Сесиль, отворачивается. Мунир меня избегает. Всякий раз, когда я подхожу к нему, делает вид, что мы обычные школьные приятели. Отношения, конечно, не враждебные, но по существу никакие, и уж точно, ничего не имеющие общего с той дружбой, какая нас связывала до сих пор. Несмотря на мои настойчивые приглашения, Мунир ни разу не согласился пойти со мной в кафе. Говорит, что ему нужно заниматься.
В конце концов я смирился, положившись на ход событий. Разве не должна вернуться со временем наша дружба? Я перестал обращать внимание на холодность друга. Но сегодня у меня была причина заговорить с ним. Важная причина. Свой замечательный день я хотел провести с ним вместе.
Увидев, что я подхожу, Мунир упрямо повернулся к Фарузу и стал слушать его с подчеркнутым вниманием. Фаруз заметил меня, поздоровался. Я почувствовал: вся их компания напряглась. Все смотрели на Мунира. Они знали, что мы раздружились.
Я быстренько пожал ребятам руки.
— Как дела, парни?
Закивали, закачали головами.
— И что? Что у тебя?
По их лицам было видно, что они не понимают, с чего это я так сияю. Не видели никаких особых причин.
— Великий день, братцы! Исторический день!
Ахмед нахмурился, он не одобрил моих «братцев». Фаруз ограничился смущенной улыбкой. Мунир впился глазами, словно хотел прочитать мои мысли.
— Тебя выгнали из лицея, ты это имеешь в виду? — засмеялся Лагдар.
— Не говори, что ты не в курсе! Это событие года, я бы даже сказал, десятилетия!
Повышенный энтузиазм — синоним лихорадки.
— Кэмп-Дэвидские соглашения
[43]. Мир между Египтом и Израилем, — выговорил Мунир, пристально глядя мне в глаза.
— Да, я что-то слышал, — подхватил Лагдар. — Но я никогда не понимал, что там на самом деле происходит. Кому эти Кэмп-Дэвидские соглашения на пользу?
