— Держись за землю! — крикнул ему Лагдар. — Ты прав, рисковать не стоит. У тебя отличные убеждения.
Сидевшие за партами следили за перепалкой — кто озадаченно, кто сконфуженно. Еще трое поднялись со своих мест. Мы все хлопали их по плечам, когда они выходили к нам.
В классе осталось семь человек, они твердо решили не трогаться с места.
Наконец учительница вышла из ступора.
— Уходите! — обратилась она к сидящим. — Уходите все!
Коллаборационисты в недоумении не сдвинулись с места.
— Выходите! — истерически заорала она. — Мне тут никто не нужен! Урок окончен!
Ребята переглянулись и вышли, а за дверью получили парочку не слишком ласковых слов в свой адрес и несколько тычков.
Теперь мы все толпились в коридоре. Лагдар поднял руку и крикнул:
— El pueblo, unido, jamas sera vencido!
[40]
И мы расхохотались, особождаясь от стресса и напряжения. Мы прошли испытание. Оно могло нас смять, раздавить. Но мы вышли из него с честью. Повзрослели. Одолели врага. Мы заслуживали праздника. И кроме смеха у нас не было иного хмеля, который кружил бы нам головы.
Мунир
Урок истории. После него я понял, что у меня есть убеждения. Что я способен их защищать. Даже от взрослых. Первая схватка, и мы в ней не безликие анонимы, затерянные в толпе, повторяющие слоганы, потому что они ритмичные, мы — матросы, которые взбунтовались против плохого капитана, за корабль, на котором хотим установить более справедливый и гуманный порядок. Я даже подумал, что мы встали на защиту истории. Тени Освенцима видели, как мы бунтовали, возмутившись злостным бездушием преподши. Безмолвные, изуродованные, они стояли с нами рядом в коридоре. Избыток воображения? Претензии уязвимого подростка? Очень может быть. Но, поднявшись, мы защищали основу основ человеческой справедливости. Мы защищали ее всем своим существом. Мы делали правильно. Мы были на своем месте.
До этого мне казалось, что эта часть истории для меня чужая. Евреи, французы и немцы должны как-то сами разобраться со всеми ужасами Второй мировой. Но слова этой идиотки обожгли меня, как пощечина, они касались и меня тоже. Ее глупость была угрозой для всех. Сначала я почувствовал себя евреем, а потом гражданином мира, где мое слово имело существенное значение. Мира, где я хотел жить и расти. Во мне проснулось человеческое достоинство.
Такие переживания укрепляли нашу дружбу с Рафаэлем. Я словно бы смешал свою кровь с его кровью и с кровью жертв холокоста. Рафаэль дрался со скинами, которые унижали арабов, а я встал рядом с ним, защищая правду от лжи.
Сидя в приемной директора, мы чувствовали себя мужчинами, друзьями, готовыми постоять за свои убеждения. Вызвали к директору только нас двоих. Зачинщиков.
Наши объяснения, поддержка одноклассников, угроза демонстрации, организованной коммунистами, нежелание, чтобы скандал вышел за стены лицея, убедили директора в законности наших действий и в необходимости распрощаться с фашиствующей заместительницей нашего историка. Мы с Рафаэлем одержали еще одну победу.
Рафаэль
Статья появилась в «Лицейском эхе», газетке нашего заведения. Номер с самого утра ходил по рукам евреев и мусульман, и всякий раз после прочтения слышалось: «Мать вашу так!», «Гад на лапах!» и прочие разные ругательства. Вместо подписи стояли две буквы. Автор пугал Францию гибелью от засилья евреев и арабов и призывал к сплочению крайне правых.
— Мы его отыщем, сукиного сына, и начистим табло по первому разряду, — пообещал Максим, прочитав статейку.
— Их, может, много за этой подписью, — предположил Давид.
— А как зовут парня, который рядится под скинов? — спросил Микаэль. — Высокий такой, бритый, учится, кажется, в выпускном «Б»?
— Марк Фремон или Кремон, что-то вроде этого, — ответил Лагдар.
Мы опять сидели на своей скамейке в лицейском дворе. Давид замотал головой.
— Нет, не он.
— А ты что, думаешь, парень поставил свои настоящие инициалы?
Давид взглянул на меня и швырнул газету на скамейку.
— Ты, конечно, прав, но все же пойдем с ним потолкуем. У нас на руках бумага. Наверняка он знает, кто писал это дерьмо.
— Надо еще поговорить с тем типом, кто издает газетку. Ему сдают статьи. Он должен знать автора.
Давид одобрил широкой улыбкой предложение Мунира.
Они внимательно изучили листок в поисках имени главного редактора и нашли.
— Вот он: Марк-Луи Сонан. Выпускной класс.
— Тощий очкарик. Похож на персонажа из мультиков.
— Сонан? — удивился Лагдар. — Я был уверен, что он еврей.
— Нет. Иначе мы были бы знакомы, — отозвался Давид.
Марк-Луи Сонан, выйдя из классной комнаты, увидел нас не сразу, потому что шел, опустив голову, уперев глаза в пол.
Давид тронул его за плечо. Марк-Луи поднял глаза и уставился на нашу компанию с удивлением. Но не забеспокоился.
— Ты за это отвечаешь? — спросил мой друг, держа открытой страницу со статьей.
Сонан понял, в чем дело, захлопал глазками за очками, прикидывая, сколько нас и насколько мы агрессивны. Теперь он встревожился, но тон был по-прежнему спокойным.
— Да. Но я только собираю статьи, формирую номер и распространяю газету.
Давид взял его за плечо и отвел в сторонку, якобы чтобы не мешать тем, кто шел к выходу. Следующим движением он ткнул Сонана в угол. Теперь тот смотрел на нас испуганно. Похоже, его тощие коленки задрожали.
Давид прижал его к стене и занес кулак — стойка хулигана, готового драться.
— Кто написал статью?
— Н-не знаю… Она была в ящике для писем в редакцию. — Голос Сонана звучал неуверенно.
По щеке его легонько хлопнула газета.
— Не валяй дурака. Или ты скажешь, чья статья, или я разобью тебе морду.
Сонан не ожидал такой грубости и попытался защититься.
— Ну ты! Нечего! Не имеешь права распускать руки. Я же сказал, понятия не имею, кто автор.
Давид поднял руку, но Лагдар опередил его и отвесил главному редактору оплеуху.
Сонан поправил очки и приложил руку к щеке.
