— Он тебя бил?
— Нет, не по-настоящему, — спокойно ответил Рафаэль.
— За уши, да?
— Да.
— Плакал?
— Нет. И, похоже, это его разозлило.
Я посмотрел на его уши, они были красные.
— Высоко поднял?
Я не мог не спросить об этом!
— Да нет, не поднимал. Просто тряс.
— Понятно!
— На триместр запретил ходить в бассейн, но на это мне наплевать. И еще назначил одно наказание.
— Какое?
— Написать триста раз: «Я не должен драться со своими товарищами».
— Жуть!
— Но это еще не все. Он зовет к себе завтра моих родителей. Мне теперь хоть умирай!
— Да ты что…
Вот тут-то я понял, до чего же мне повезло, что меня отпустили! Я представил себе, как плачет мама, как воздевает вверх руки отец…
— Но и это не худшее.
Я оставил своих родителей в трагических позах, точно зная, что мне такого наказания более чем достаточно, и спросил:
— А что еще?
— Я должен извиниться перед сволочью Александром.
— Ух ты! Но это уж слишком!
Рафаэль
Я боялся, что скажет отец. Человек спокойный, мягкий, он совершенно менялся, если речь шла о школе или учебе. Школа — святая святых, главное в жизни, показатель достоинств и недостатков, успехов и провалов, от которых зависит будущее.
Отец прочитал записку и удивленно посмотрел на меня.
— Ты? Дрался?
Его недоверие говорило, что до сегодняшнего дня меня считали дома кроткой овечкой.
— Я защищался.
Отец повысил голос:
— Ты прекрасно знаешь, что я не хочу, чтобы ты дрался. Если кто-то из ребят пристает к тебе или дразнит, ты должен подойти к учительнице и сказать, а не распускать руки.
— Знаю, но он меня…
— Не хочу ничего знать. — Отец сурово взглянул на меня и стиснул зубы. — Ты не должен был его бить. Точка.
Он сердился на меня, и у меня защипало в горле.
— Нет, ты послушай! Он сказал, что мне… Хотел…
— Замолчи! Ты не имеешь права бить своих товарищей!
Я расплакался. Слишком тяжкий день выпал мне на долю, я же еще не взрослый. Драка. Гнев Лапорта. Мои несчастные уши. Страх перед наказанием.
— Реви, сколько хочешь! — сердито продолжал отец. — Как я завтра буду выглядеть перед директором? Дураком?!
— Успокойся, Жак, — вступилась мама, чувствуя, что отец разгорячится сейчас без меры.
— Успокоиться? Да как я могу успокоиться? Разве так я воспитывал своего сына? Хотел вырастить из него драчуна и бандита? Что я буду говорить директору? А если родители этого мальчика подадут на нас жалобу? Если мы с тобой пойдем из-за него в тюрьму?
Папа любил все преувеличивать, но зрелище моего отца в наручниках и мамы, рыдающей у его ног, потрясло меня.
Отец схватил меня за плечи и принялся трясти. Похоже, взрослым кажется, что детское недомыслие — это что-то вроде кожуры, от которой нужно избавиться, чтобы мозги освободились.
Жюльен выскочил из соседней комнаты, наставив указательный палец на отца. Конечно, он стоял за дверью и подслушивал. До поры до времени он сдерживался, но больше не мог.
— Отпусти его! Не смей ему делать больно!
Все мы знаем, что Жюльен всегда вмешивается. Он вмешивается в любую ссору и всегда на стороне слабого. Дома его прозвали «защитником безнадежных». Я ценю мужество моего брата, но его вмешательство меня не радует. Сейчас папа разозлится еще больше. Первая пощечина достанется брату, все остальные мне.
Жюльен, набычившись, чтобы придать себе весу, продолжает, дрожа от гнева и ужаса:
— Он сказал, что Рафаэль еврей. И еще… говорил про его…
Жюльен замолкает и показывает себе между ног.
— Да! И он имел право защищаться, — заключает он дрожащим голосом.
Речь адвоката закончилась. Речь короткая, сбивчивая, но действенная. Слова Жюльена подействовали как магическое заклинание — все молча застыли на месте. Папа с приоткрытым ртом — он уже не грозит мне больше! — крепко держал меня за плечи, но уже не тряс. На лице у мамы читалось неодобрение, она была недовольна вторжением Жюльена. А я? Я смотрю на брата с восхищением и немного растерянно. Он по-прежнему целит в папу указательным пальцем, и тишину в комнате нарушает только его сопение. Папа отпускает меня.
— Что ты такое говоришь? Какой еще еврей?
— Рафаэль еврей! Ты что, не знаешь? — отвечает Жюльен, раздраженный нелепостью вопроса.
— Да я-то знаю, — сердито отвечает папа.
— Тогда чего спрашиваешь? — вздыхает Жюльен, глядя на меня и пожимая плечами.
— Над тобой смеялись, потому что ты еврей? — спрашивает папа, нахмурившись.
Жюльен догадывается, что правильно выбрал довод. Он слышал на переменке, как ребята обсуждали нашу драку, и после уроков засыпал меня вопросами, крутясь вокруг, как упорная маленькая собачонка. Я не хотел ему отвечать, и тогда он пристал к моим одноклассникам, с которыми прекрасно ладил. Адвокат и следователь в одном лице.
Я кивнул и вытер слезы, которые все еще текли по щекам.
Папа с мамой тоскливо переглянулись. Отец, насвистывая, уселся в кресло.
— Иди-ка сюда, — позвал он меня.
Я подошел с немалой опаской.
— Да, — с торжеством продолжал Жюльен. — Он сказал, что у евреев нет… Ну, в общем, краника. И хотел снять с него трусы. И..
Папа повернулся к брату и показал ему на дверь.
— Быстро в кровать! И посмей только еще раз говорить со мной таким тоном!
— Но это же несправедливо! — заявил младший с горечью.
— Отправляйся!
— Почему я не могу остаться? Ты узнал правду, потому что я ее сказал! Если бы я не сказал, ты бы надавал как следует Рафаэлю, а потом что? Хорошо бы было?
— Спать, я сказал!
Приказ не подлежал обсуждению, Жюльен понурился с обиженным видом.
— Ну и ладно, но все равно несправедливо, — пробурчал он и побрел в детскую, сердито перебирая босыми ногами.
— Рафаэль, давай рассказывай, что у вас на самом деле произошло.
Я рассказал, что случилось утром в раздевалке. Лицо отца становилось все суровее и серьезнее. Когда я кончил, он взглянул на маму, в глазах у него светилась досада.
Мама сидела в кресле, сложив на груди руки, и по лицу было видно, что она в отчаянии.
