Дальше я не помню. Ни тогда, ни сейчас.
Нет! Нет… нетнетнет, пожалуйста… Все повторяется, измываясь над моей душой.
Стены окончательно растворяются, будто сахарная пленка под ударом ливня. Падаю. С кресла, сквозь пол, этажи и времена. Как и раньше, я не хочу верить. Поскуливаю, затем жалобно вою. А следом приходит бездна.
Лежу на огромном, мягком и податливом, но одновременно костлявом, далеко не сразу сообразив, что под моей спиной многослойный ковер из человеческих тел. Тут взрослые, дети, старики, мужчины, женщины и даже домашние животные. Это — один из кругов моего персонального ада, в который я никогда не верила. А может, ада коллективного, каким его и описывали попы.
Вокруг меня люди, носящие нательные крестики. И полумесяцы, и могендовиды. Да и неверующие тоже здесь — упертые, полагающиеся лишь на мощь человеческого интеллекта, науку и ее превосходство. Гришке безразлично, кого забирать…
В антрацитовом небе парит огромная белая луна. Полная, ослепительная, царственная. Изучая ее диск, я узнаю в нем огромный слив раковины. Наблюдаемый изнутри.
А затем из отверстия мне в лицо начинают сыпаться гигантские обрезки ногтей и рыжеватый снегопад сбритой щетины.
Пытаюсь кричать. Зову на помощь. Хочу предупредить того рыжего, кто сейчас наверху, чтобы бежал. Я хорошо знаю, что мои крики и мысли способны разбудить Шлепушку раньше срока, но все равно надрываюсь что есть мочи. Слышу эхо отчаянных воплей, гуляющее по канализационным трубам. Слышу, как мужчина вовне усмехается и сетует на ужасную акустику санузла. Вижу огромную тень, косматым пауком пробирающуюся по куполу моего личного небосвода.
Чуть позже дыра-луна начинает медленно мироточить. Сочится темно-розовой жидкостью, густой и вязкой, тягуче льющейся на живой ковер. Эта полупрозрачная слизь, состав которой мне хорошо известен, странным образом заставляет меня замолчать. Лепит рты всех, составляющих живое упругое ложе. Но я точно знаю, что однажды человек над сливом забудет условие, и тогда я снова закричу. Может быть, куда громче обычного.
Андрей Фролов. Пунктирный
Стылый ветер бродил по дворам. Лужи покрывались тончайшими корочками, а в воздухе стоял волнующе-яркий запах подступающей зимы. Городок среди лесов замер в ожидании морозов, и даже вездесущие белки не спешили попадаться людям на глаза.
С малых лет Паштет считал Академгородок самым красивым местом Новосибирска. И искренне недоумевал, когда приезжие не соглашались с его точкой зрения.
Тихо, романтично, уютно, ранимо и зелено. Это место, населенное потомками умнейших людей страны, манило Павла Комолкина, словно магнит. А потому, едва финансы и обстоятельства позволили начать выбор собственного жилья, вопрос был решен в одну секунду — конечно же, Академ!
Место, где наука пришла победить таежную глушь и принести городу новый миропорядок. Место, где первобытная беличья дичь мирно соседствовала с институтами и новейшими научными комплексами по расщеплению материи. Несмотря на вырубки, тут все же было чем полюбоваться. Особенно после шумного и пыльного центра.
— Только представь себе, — голос Паштета эхом катался меж бетонных стен и оседал на микрофоне ноутбука. С переезда прошло уже больше недели, но он все еще сохранял наивное воодушевление, — ты живешь в огромном доме, в самой настоящей высотке. Но прямо за подъездной дверью тебя ждет первобытный лес! Лыжи зимой, велик летом! А воздух!
Мишка, на экране компьютера дробящийся размытыми квадратиками, то ли скалился, то ли кривился. Крупные провайдеры на дом зайти еще не успели, потому приходилось довольствоваться приторможенным модемом-«свистком».
— Не Морской проспект, конечно, — Паштет виновато пожал плечами, надеясь, что плохая связь донесет его жест до друга из далекого Сочи, — там вообще как в Москве хаты стоят… Но я доволен, до работы пешком ходить можно.
Установив раскрытый ноутбук на сгибе локтя, Павел двинулся по квартире. Постарался делать это как можно плавнее, чтобы камера в деталях передала Гольцману масштабы его новых апартаментов. Сделал круг по комнате, показал просторный санузел, шагнул в кухню и развернул компьютер к темному кухонному окну, за которым прятался балкон.
— Ну что, братюня, — Мишка улыбался и чесал горбатый нос, — надеюсь, ты не оскорбишься на откровенность? Но это жопа, а не квартира…
— Открыл Америку! — Паштет не обиделся. Вернул ноут на низкий журнальный столик и по-турецки плюхнулся на край матраса, заменявшего кровать. — На ремонт не меньше месяца уйдет. Пока только зеркало в ванной приклеил, чтоб бриться не на ощупь…
Он с улыбкой осмотрел голые серые стены; потолочную дыру со свисающей оттуда лампой-времянкой; дешевые пластиковые окна, еще облепленные пыльной транспортировочной пленкой.
— Скажу по секрету, — он точно знал, что никаких соседей по этажу у него пока нет, но голос непроизвольно понизил, — дом только по бумагам сдан. По факту с водой каждое утро перебои. За свет вообще не платим, лифты не работают. Но это ерунда…
— Как, напомни, твое гетто называется? — Бывший одногруппник покрутил пальцами у виска, словно и правда рассчитывал вспомнить. — «Эюя»?
— Микрорайон «Щ». — Комолкин хохотнул. — Еще «Щаковкой» зовут. Согласен, Монмартр звучит благороднее, но я не жалуюсь. Как посветлее будет, вынесу комп на балкон, сам увидишь — верхушки сосен так близко, что только руку протяни!
О том, что для этого нужно было иметь руку великанскую, Паштет уточнять не стал: ровный строй соснового леса растянулся параллельно его многоэтажке в сотне метров к северу, сразу за гигантской пустынной парковкой.
— Ага, точно, а дом твой там по волшебству вырос, — покривился Миха. — Небось все сосенки повырубали, гады.
— Отчего же все?! — дурашливо изумился Паштет. — Только через одну!
Перед глазами внезапно встала сюрреалистичная картина: мужчина в белом лабораторном халате и оранжевой строительной каске неспешно бредет по летнему лесу; в одной руке у него кисть, в другой — банка густо-черной, будто смола, краски. Гуляя меж сосен, он через один пачкает комели широкими росчерками дегтя. Срубить-оставить. Точка-тире, точка-тире…
— Хорошо, что Настюха тебя не слышит, — хмыкнул Миша. И боязливо оглянулся через плечо, будто жена могла подслушивать. — В последнее время совсем загоняется по экологии, того и гляди веганами стать предложит… Зайчик, нам нужно серьезно поговорить — теперь ты официально козел.
Посмеялись, отчего по комнате снова загуляло тревожное гулкое эхо. Глотнув остывшего чая, Пашка кивнул в крохотную камеру над дисплеем:
— Говорят, в советские годы главный районный архитектор это место специально не трогал… То ли за редкими птицами тут наблюдал, то ли красоты трогать не решался, то ли старожилов наслушался…
