И пусть дармовая ТВ-программа мне не нужна, в бесплатных газетах (а в ящике их совершенно точно не меньше пачки) иногда попадается любопытное. По тем же объявлениям можно составить карту нравов местных жителей, которых я до сих пор не понимаю. Или бросить под унитаз читать тупые анекдоты, способные изгнать хандру…
Осмотревшись вором, словно совершаю недозволенное, я поднимаюсь на один пролет.
Ящик в самом деле забит плотнее некуда. Ключом от квартиры со скрипом подцепляю задвижку и едва успеваю подхватить густой бумажный ворох. Газеты, письма, банковские извещения, напоминания от судебных приставов и коллекторов. Я бегло просматриваю конверты и решаю изучить их позже. Вернувшись в квартиру, бросаю корреспонденцию на обувную тумбу, и все-таки отправляюсь гулять.
Почитать почту этим вечером я, конечно же, забываю. Очень, к слову, зря…
День 13, воскресенье.
Ночью я снова слышу шаги.
В своей квартире, а вовсе не у соседей… и акустика тут ни при чем.
Цезарь тоже слышит — забившись под кровать, кот злобно гудит на одной ноте. Гудит гортанно, с угрозой, помноженной на страх. А я леденею от ужаса и слышу, как по квартире кто-то бродит.
Босиком.
При этом как-то странно, что пугает еще сильней. Обычный шаг человека я бы описала как «шлеп-шлеп-шлеп». В звуках же, доносящихся из коридора, есть что-то неправильное. Ущербное. И слышится оно так: «шлеп-скрип-шлеп». Будто этот некто чуть приседает перед тем, как сделать новый шаг. Или имеет всего одну ногу…
Сажусь, прижимаясь лопатками к спинке кровати, подтягиваю пододеяльник к горлу.
В эту ночь я уже не смыкаю глаз, до рассвета держа перед собой стремительно разряжающийся смартфон. Не сползая с кровати, «бужу» ноутбук — встать и включить свет храбрости не хватает. Несколько раз порываюсь позвонить в полицию, Людмиле Павловне, да хоть в МЧС… но удерживаю себя от такой глупости. И все равно трясусь, не в силах совладать с собой.
Шаги стихают примерно в 4:30. Но я не засыпаю. В тишине, неподвижная, до бледных губ укутанная пододеяльником, я встречаю первые лучи солнца, и ровно в 7:00 набираю номер хозяйки квартиры. На мое счастье, она «жаворонок» и не обижается на ранний воскресный звонок.
Выслушивает молча. Обещает зайти через час.
За это время я все же набираюсь сил выйти в коридор. И даже протереть влажные следы от ног, оставленные мной после вчерашнего душа. Затем варю кофе, торопливо выкуриваю сигарету, брызгаю по углам освежителем воздуха и жду…
— Что это было? — спрашиваю я Людмилу Павловну, когда рассказ окончен. — Полтергейст? Как в кино?
Та сидит на табурете, покачивая кофейной чашечкой. Я задом упираюсь в теплый край печи и нависаю над ней, прямая и напряженная. Пальцы дрожат, но не закурить в присутствии женщины мне ума хватает. Затем хозяйка поднимает на меня взгляд, ласково улыбается, и в глазах ее читается сочувствие.
— Ты видела его? — спрашивает Людмила Павловна, а я чуть не роняю кружку.
— Его?
— Ага. Его. Гришку, как в наших местах кличут.
— Нет, — едва слышно выдавливаю я, — понятия не имею, о чем вы…
Но моя собеседница кивает.
— Ты, деточка, главное, не переживай, — говорит она как можно мягче. — Бывает такое. Особенно когда перенервничаешь… или если забот много… Ох, Иришка, жениха тебе нужно.
Людмила Павловна вздыхает, но я недовольно хмурюсь в ответ:
— Давайте оставим эту тему!
— Хорошо, деточка. Ты не заводись… — Женщина смотрит в кофе, будто в его маслянистой глубине видит свои дальнейшие реплики. — Ты пойми… Городским этого уловить не сразу удается, как есть тебе говорю. А мы с бабками тут уже, считай, больше полувека, с самого основания города и живем.
Я бормочу:
— Не совсем понимаю…
Хоть уже и догадываюсь, куда сворачивает разговор.
Неожиданно властным жестом Людмила Павловна приподнимает руку, не позволяя себя оборвать. Слова ее вкрадчивы и спокойны, словно она заговаривает норовистую лошадку.
— До этого ж мы деревней были. Затем поселком городского типа… А строили все на топях старых. Сама, небось, вычитала, журналистка же. Так вот, Иришка, что на этих топях жило до прихода стройотрядов, никому не известно…
— Вы серьезно, — не веря ушам, вспыхиваю я, — вы сейчас вправду о призраках говорите?
Женщина на мой тон не обижается. Но головой качает.
— Про Хозяина слышала? Что в каждый дом в лапте жить приезжает?
— Вы про домового, что ли? — Уже не скрываю скепсиса, но мне наплевать.
— Ой, деточка! Не любит он, когда его так называют, — понизив голос, сообщает мне Людмила Павловна. — В общем, верь не верь, а вот тебе совет: молочка в блюдце налей, булки покроши да под подоконником оставь ему на угощение. Тогда Хозяин хулиганить и перестанет. И про жениха подумай. Есть у меня знакомые мужики, один другого краше…
Последнюю фразу я пропускаю мимо ушей.
Меня трясет от негодования, злости и растраченного времени. Гришка! На дворе второе десятилетие XXI века, а сидящая на моей (своей) кухне женщина пытается убедить меня в существовании домового (Хозяина)?! Я едва сдерживаю желание в грубой форме попросить ее уйти.
Конечно, я налью молока, и это избавит меня от жары, галлюцинаций и дерьмовой акустики их отвратительного трухлявого дома. А когда ночью это самое молоко вылакает Цезарь, все скажут, что метафизический Хозяин принял угощение и остался доволен. Я же после этой психологической пилюли-плацебо стану спать, аки младенец. Ну а если и это не поможет, то воспользуюсь услугами престарелой сводницы и хорошенько потрахаюсь с ее знакомыми мужиками!
Собираюсь намекнуть хозяйке, что ей пора. Что мне нужно завтракать и работать. И вообще, куча дел, уборка, тексты. Но та улыбается, будто прочитала мои мысли, и неожиданно меняет тему. Спрашивает вкрадчиво, словно Кот Баюн:
— А ты, Ирочка, раковину заливать не забываешь?
— Я же обещала! — резко отвечаю я.
И сразу понимаю, что ложь разгадана.
— Ох, милая, зачем ты так? — тяжело вставая с табурета, сетует Людмила Павловна. — И правда обещала же…
Идет в коридор, и я за нею. Уже в дверях выдавливаю, не до конца веря себе:
— Знаете… наверное, я от вас съеду.
— Чего это?
— Неуютно мне…
— Хм… — только и реагирует женщина, но за коротким вздохом читается: «Боженьки, посмотрите, какая фифа!». А затем говорит: — До свиданья, Ирина. Звоните, если будут вопросы.
И уходит. Все еще сотрясаясь от злости, стыда и недосыпа, иду на кухню. Отдергиваю штору, закуриваю. Ну заметит меня бабка, дальше-то что? После сказанных в коридоре слов я насильного выселения не боюсь!
