Веста уставилась на урну с прахом.
— Мне нужно было догадаться. Твой приятель, Олег… значит, он был прав. Павел оказался последней мразью. Я… до последнего верила ему. И не ожидала такого подлого предательства.
Несколько минут она сидела в полном молчании, погруженная в свои мысли, а когда вновь подняла глаза на урну, в них блестели слезы:
— Как же нам было хорошо вдвоем. Я скучаю по твоим рукам, мой милый. Ты никогда не называл меня сукой. Ты… ты любил меня. А я любила тебя. Любила куда сильнее, чем может любить сестра своего родного брата. Я и сейчас люблю тебя. Лишь поэтому я согласилась бы продолжить твои изыскания. Потому что куда проще было бы разрезать этого червяка пополам и выкинуть на корм акулам. Правда?
Громадные глаза Весты пытливо ощупывали урну, как если бы женщина намеревалась различить в ней какой-то знак, символ или просто нечто новое, то, что ранее ею не было замечено.
— Не бросай меня. Ладно? — прошептала она. Потянувшись, Веста взяла урну и, прижав ее к обвислой груди, легла на диван.
Вскоре она уснула.
* * *
— Эй…
Павел с трудом сглотнул горький комок, застрявший в глотке.
— Эй… Веста?
Боль, слегка притупленная шоком и ужасом, теперь с готовностью вернулась, она, словно издеваясь, накатывала волна за волной, словно предвещая бурю и намекая, что это даже не боль, а так, цветочки, и что самые изуверские страдания еще впереди…
Затылком он упирался в крышку стеклянного сосуда, левая рука плотно прижата к телу, правая же почему-то оказалась за спиной. Скрежеща зубами, Павел, как мог, выгнулся вперед, пытаясь выиграть хоть чуточку свободного места. Наконец ему удалось высвободить руку, но при этом он задел сломанную кисть. Новая вспышка боли не заставила себя долго ждать, она вгрызлась в разгоряченную плоть стальным капканом.
«Это всего лишь крышка… — как в багровом тумане, думал он. — Всего лишь крышка… как в банках с засолами…»
Павел чувствовал затылком твердую поверхность крышки, отделяющей его от внешнего мира. Но для того, чтобы попытаться выдавить ее, нужно упереться нижними конечностями в дно этого чертового аквариума. Что было почти невозможно из-за нестерпимо пульсирующей боли в перебитых ногах.
— Что ты со мной сделала, гадина?! — простонал он.
Вздохнув, Павел попробовал усилить давление на крышку, в следующую секунду едва не потерял сознание — перебитые ступни будто окунули в кипящее масло.
— Сука! — сипло вырвалось у него.
Масло, которым Веста его смазала перед помещением в «ноту», отвратительно воняло горелой пластмассой. Несколько минут Павел неуклюже елозил, тщетно выискивая мало-мальски нормальное положение для своего изувеченного тела, отчего вся внутренняя поверхность стекла бочонка покрылась мутно-скользкой пленкой.
— Что ты со мной сделала?! — шепотом повторил он.
Дыхание со свистом вырывалось из его горла, легкие явно испытывали недостаток кислорода. Чуть склонив шею налево, Павел сумел повернуть голову так, чтобы его рот располагался у самой крышки. Там, где сквозь симметрично расположенные квадратные дырки лазурью светились клеточки неба. И сейчас пленник «ноты» отдал бы все на свете, лишь бы оказаться снаружи, увидеть все небо целиком и с жадносью вдыхать в себя свежий воздух.
— Помогите, — жалобно всхлипнул он. Приблизив шелушащиеся губы вплотную к отверстиям в крышке, Павел снова позвал на помощь. Ему хотелось верить, что его голос звучит громко, в действительности же звуки, вырывающиеся из его рта, были ненамногим громче предсмертного хрипа.
— Багор. Где ты, ублюдок? — глотая слезы, шептал Павел. — Почему ты не приехал?! Приезжай и убей эту е…тую стерву! Вытащи меня из этой стеклянного гроба! Пожалуйста. Пожалуйста, Багор!
Ответом было тихий звон «нот», легонько стукающихся друг о друга из-за неожиданного порыва ветра.
— Качели, — пробормотал Павел. — Это похоже на качели.
«Что, если попытаться раскачаться? Как на качелях? И ударить в соседнюю банку? — внезапно подумал он. — Что, если этот проклятый горшок даст трещину и разобьется?!»
Он опустил голову и, прислонив ее к стеклу, измазанному липкой пакостью, принялся тереться носом, расчищая «окошко».
«Попробовать можно, — зевнув, проснулся внутренний голос. — Представь, что жбан, в котором ты сидишь, все же раскололся от твоей возни. А ты голый. Как минимум получишь серьезные порезы. Тем более, ноги-руки у тебя сломаны. Что ты будешь делать? Ползать на локтях? Или на пузе?»
— Заткнись, — хрипло огрызнулся Павел, и ненавистно-скрипучий голос с неохотой умолк.
Вместе с тем Павел чувствовал, что ничего хорошего из этой идеи не выйдет. Да и Веста наверняка где-то рядом. Вряд ли эта заплывшая жиром сука будет спокойно наблюдать, как он тут раскачивается взад-вперед, словно маятник… Но и перспектива сидеть внутри стеклянного бочонка, как огурец в рассоле, его не прельщала.
Наконец ему удалось очистить небольшой участок стекла от масла, и он прильнул к нему лицом.
Буквально в нескольких сантиметрах от него медленно покачивался сосуд с раздувшимся мертвецом, и Павел до крови закусил губу. Полуразложившееся лицо трупа было прямо перед ним, казалось, покойник внимательно разглядывает своего нового соседа. Пока еще живого соседа.
Павел зажмурился. Кровь из прокушенной губы потекла по подбородку.
— Пожалуйста, — не открывая глаз, прошелестел он. — Пусть все это закончится…
Вскоре поднялось солцне, и кожа мужчины покрылась горячей пленкой пота. Дышать стало еще труднее, и он буквально всасывал воздух через крошечные отверстия крышки, как остатки сока через соломинку в бумажном стаканчике.
Несколько раз Павел проваливался в вязкий омут забытья, но Госпожа Боль была рядом, она притаилась, скаля свои гнилые, но все еще острые зубы, и его сознание с шумным плеском выныривало обратно. Выныривало, чтобы заставлять мужчину стонать и скрипеть зубами до крошева от жгучей боли, которая медленно, но неумолимо разъедала каждую клетку его скукоженного тела, словно серная кислота.
А когда его затуманенный взгляд случайно уткнулся в «окошко», по телу прошла мелкая дрожь. Черные, облезло-распухшие губы трупа были растянуты в широкой ухмылке.
— Нет, нет, — залепетал Павел, часто моргая. В голове, октава за октавой, нарастал странный шум.
(… восьмая нота… Сергей так хотел придумать восьмую ноту)
Труп подмигнул ему, и Павел зашелся в хриплом крике.
* * *
Когда разбухшее от душного жара солнце поднялось в зенит, на палубу, потягиваясь, вышла Веста. Почесав под мышкой, она окинула бескрайнюю гладь океана ничего не выражающим взором. Ее лицо было ровным и неподвижно-спокойным, как чистый лист бумаги. На виске чернела корочка засохшей крови.
