– Вона ты какой! – пьяно кричал князь. – Гордый! И казны не берешь! А для чего же ты про воду нам сказывал? Али злобу на кого имеешь? Али городу мстишь?
– Я Корсунь пуще жизни люблю… – глухим голосом ответил Анастас. – Его оберегая и жителей его блюдя, открыл я вам про воду.
– Да как же «оберегая и блюдя»? – смеялся князь.
– А вот так, – сказал суровый Анастас. – Городу в осаде не удержаться. Ворвались бы вы сюда штурмом – так и город бы погиб. А Господь вразумил меня дело сие содеять и принять вас в город без боя. Город цел…
– А не боишься, что твои согорожане, соседи твои тебя проклянут за измену твою?
– Я городу не изменял, – упрямо повторял поп Анастас.
– Как же не изменял, когда воды его лишил… И покориться заставил?
– Господь заповедал: «Кроткие наследуют землю».
Смутное воспоминание заставило Владимира протрезветь. Припомнился ему и Святополк, в горнице лежащий, и Олег, затоптанный в сече…
«Кроткие наследуют землю…» – это говорил ему проповедник греческой веры долгими беседами зимними, когда Владимир уверялся в истинности православия.
– А ты не гадатель? – спросил он Анастаса.
– Нет, – коротко ответил старик.
– Сказать мне о будущем ничего не можешь?..
– Могу.
– Ну-ко?.. Что же мне делать?
– Не пить вина. Жениться на Анне и крестить народ свой, Богом тебе на сохранение данный. И строить державу новую, православную…
– А за меня, за «рабычича», царевна не пойдет! – куражась и кривляясь, говорил пьяный князь. – Я – нехристь! Не пойдет!
– А ты крестись, – сказал византийский посол. – Ты крестись, и тогда станет возможным ваш брак!
– Крещусь! – пьяно прорек Владимир. – Только пущай сначала сюды приедет. Пущай приедет!
Победа киевлян в Крыму была полной неожиданностью для Византии. Однако старое, державшее в руках половину известного тогда мира государство было готово к любым неожиданностям. Византия так нуждалась в союзнике, что когда до Константинополя дошли, конечно в дипломатическом изложении, слова Владимира о желании жениться на Анне, то, несмотря на все ее мольбы и угрозы покончить с собой, ее погрузили на корабль и отправили в Крым. Только одно непременное требование выдвигали греки: «Князь должен быть крещен».
– А и крещусь! Крещусь непременно! – кричал каждый вечер князь, напившись. Протрезвев, смеялся над сказанным.
Анастасий больше к нему не приходил, а силой его князь приводить опасался. Старик, предавший, по мнению князя, свой город и не считавший себя предателем, его пугал непонятностью своих мыслей и действий.
Дружина бездействовала и не понимала, чего медлит князь. Вздумали было дружинники язычники-русы грабить город, но дружинники-славяне, все крещенные еще в Киеве, бестрепетно повесили нескольких мародеров, и грабежи прекратились.
Христиане из войска Владимира вели себя совершенно независимо. Каждое утро они, оставив караулы при лагере и оружие, шли в православные храмы, которых было несколько, и стояли длинные греческие службы. Хитрые греки привезли или вызвали откуда-то болгарских священников, и служба шла по-славянски.
Князь понимал, что начинает терять власть. Но все так затянулось, запуталось, и, как выйти из создавшегося положения, он уже не представлял. Все меньше воевод сидело за его столом, потому что уводили они свои дружины малые назад, в Киев. А князь все медлил, все чего-то ждал. И каждый вечер напивался!
Его подняли утром криками:
– Князь, греки Анну привезли!
С трудом подняв похмельную голову, он вышел на террасу дома, откуда было видно море и пристань.
Море сияло ослепительно, к пристани бежали мальчишки. Владимир разглядел высокую фигуру Анастасия и нескольких монахов в черном рядом с ним. Перевел взгляд дальше, в море. В утренней дымке по сине-зеленой глади шли три корабля, ослепительно сияли белые паруса.
– На котором Анна? – спросил он дружинника, державшего таз с водой для умывания.
– Должно, на том, что в середине… – ответил тот. – Вон, где весла красные.
– На том? – спросил князь, указывая пальцем. И в эту минуту точно стальная игла ударила его в затылок. Как подкошенный, он повалился на пол. Все, кто был на террасе, кинулись к нему.
– Кто меня? – еле ворочая вдруг онемевшим языком, спросил князь.
– Что? Что?
– Кто меня ударил? – повторил Владимир, пытаясь скрюченными пальцами схватиться за мраморные плиты пола. Но пальцы только скребли полированный камень.
Расписанный цветами и птицами потолок стал гаснуть в глазах князя.
– Темно, – сказал он.
Воевода, склонившийся над ним, увидел, как странно выпученные глаза князя заливаются кровью.
– Допился! – сказал кто-то в толпе придворных, которые стояли будто заколдованные и даже не пытались помочь. Хлопотали только несколько слуг.
– Перст Божий, – вдруг громко прозвучал голос какого-то воеводы-христианина.
* * *
Когда, загоняя лошадей, а сначала проходя на ладьях пороги, с бешеным для себя риском Добрыня и Муромец примчались к Владимиру, он уже ходил, речь его была ясна, но слепота не проходила.
Странно было видеть Илье князя Владимира, неподвижно сидящего на троне, с черной повязкой на глазах. Князь почти ничего не ел. Осунувшееся лицо его резко отличалось от того, каким было прежде. Раньше он не мог усидеть – вскакивал, подбегал к воеводам и боярам. Сейчас сидел неподвижно, мучительно вслушиваясь в то, что происходило вокруг.
– Теперь ведь сначала все начнется! – сказал он Добрыне. – Князь – слепой, шутка ли? Все супостаты мои снова славян возмутят, и пойдет все вразнос.
Добрыня что-то гудел, утешая князя, мол, что ты так печалишься – пройдет, и не такое еще заживает.
– Бывает, так в бою по голове перепояшут – сколь дней слепой да как неживой лежишь, а ничего – проходит! – рокотал он, гладя племянника по голове. – Пройдет. Илья вон сколько в расслаблении был, а вишь как поднялся! И ноне тоже. Ведь из Тьмутаракани его чуть не замертво привезли, а ничего – жив-здоров, лучше прежнего! Так ведь, Илюша?
– Не так, – сказал, как печать поставил, Илья. – Я не в болезни был, а в испытании. Господь мою веру испытывал. И поднял меня от одра болезни, чтобы я ему иную службу служил. И тебя Господь испытывает! Но помни, князь, долготерпение его на исходе. Многими милостями ты награжден, а к истине никак не обратишься. Вот Господь тебя, как ребенка несмышленого, в затылок перстом и ткнул! Дабы ты опомнился! И пущего греха не сотворил!
– Я на корабли, что Анну привезли, смотрел, – тихо сказал князь.
– Стало быть, ты и видеть ее недостоин! – безжалостно продолжал Илья. – Везут к тебе девицу чистую, а ты сам каков есть?
