– Ан нет! – хитро улыбаясь, говорил князь. – Блуд жив! И в каждом городе есть, и в каждом человеке! Блуд – вечен.
«Уж не безумен ли он?» – приходила одновременно мысль в головы простодушных бояр и воевод.
Князь действительно был все время возбужден, многословен; и всегда-то был истеричен и нервен, а сейчас стал такой, что и не подступись, чуть что – на крик срывался.
– Его Чернобог крутит, – решали меж собой славяне-язычники.
– Уж не сатана ли князем владеет? – спрашивали православные священников.
Вести об этом незамедлительно шли в Киев, и только старцы печорские были спокойны:
– Тьма сгущается перед рассветом. Господь управит ко благу нестроения все. – И Муромца, который несколько раз порывался к войску ехать, останавливали: – Не ходи. Лечись, сил набирайся! Твоя служба – впереди.
– Так ведь князь в затмении, неправду творит!
– В уме он полном, – отвечали старцы. – И все рассчитал верно. И момент выбрал точный, когда по Корсуни ударить, так что византийцы городу на помощь прийти не могут, и сватается к Анне, по разумению своему, верно. Чтобы браком сим дальнейшую месть византийскую отвести и за хазарский поход долга не возвращать! Хитро измышлено.
– Вы вроде как его одобряете?!
– И-и-и, – улыбались старцы. – Простодушен ты, Илюшенька, тем и люб нам. И Господь с тобою пребывает повсечасно. А хитрость ведь не от Бога. И на все измышления человеческие есть воля Божия. И князь, что себя кесарем великим мнит, – как лист древесины или вон синица на ветке, перед Господом. Господь ему свободу воли дает, дабы он сам решал – что ко благу, что ко горести. Но поскольку он князь и за народ свой ответчик и предстатель, то и вразумление ему будет! Непременно будет!.. А ум что? Ум без молитвы дьяволу служит.
* * *
Сыскался Блуд в городе Корсуни! Только звали его на сей раз попом Анастасом. Передние посты киевлян стояли в полете стрелы от городских стен. Под вечер, когда вялая перестрелка закончилась и стояли воины при закатном солнце, любуясь на озаренные розовым светом стены города, стрела прилетела с привязанной запиской. Ее доставили князю. На краткой записке греческим письмом было начертано: «Перекопай и перейми воду, что идет за тобою по трубам с востока».
Только что перед этим состоялось одно из бесконечных совещаний с византийскими послами и корсунскими парламентерами. Они говорили о том, что наступление Владимира захлебнулось. Та насыпь, которую вяло строят воины князя, чтобы по ней перебежать через стену в город, постоянно разрушается корсунцами, ежедневно выходящими на вылазки. Говорили о том, что дружина князя, наполовину состоящая из крещеных славян, со своими единоверцами воевать не хочет. И не сегодня завтра может обратиться и противу князя. Прямо об этом не толковали, но припомнили к слову, как неожиданно погиб на перекатах днепровских Святослав, который шел к граду Киеву церкви жечь и христиан резать.
Князь в ответ куражился, откровенно грубил воспитанным и строго державшим дипломатический этикет византийцам. Но про себя понимал, что дела обстоят именно так, как говорится послами. Чтобы переменить тему, опять заговорил о своей женитьбе на Анне.
– Анна за язычника замуж не пойдет! – холодно и веско сказал посол.
– Вот возьму Корсунь – и крещусь! – смехом отвечал князь.
На что византийский посол, худой, хрящеватый старик, коротко, по-византийски, стриженный, с бритым сухим лицом, без улыбки сказал:
– С небесами не шутят, князь!
Резанули слух Владимира эти слова. Ему и самому иногда, в ночной бессоннице, становилось страшно. Для него, как для всякого человека того времени, существование было жестко разделено на мир добра и мир зла. И язычники, и люди иных вер иначе жизнь не воспринимали.
«Так кому же я служу?» – иногда думалось князю. И становилось жутковато, как тогда, в ночь последней размолвки с Рогнедой, когда явственно почуял он присутствие чего-то высшего, им незнаемого, и принял неожиданное для себя решение.
«С небесами не шутят, князь».
Владимир не нашелся что ответить, чем отшутиться. После ухода послов он долго бродил по берегу, перепрыгивая с камня на камень, сидел на колючей, ноздреватой и теплой поверхности, швырял мелкие камушки в море…
– Князь! Князь! – кричали бегущие к нему воины. – Хорошая весть!
Владимир как козел заскакал по камням им навстречу.
Тучный переводчик-грек, держа записку в бритых синих руках, перевел: «Вода за тобою сзади, с востока».
– Ну, – крикнул князь, обращаясь к бездонному вечернему небу и подбрасывая горсть мелкой гальки вверх, – если сбудется сие – крещусь!
Трубы отыскали быстро. Дружинники и черные мужики, следовавшие за войском, быстро перекопали водопровод, и драгоценная вода, текшая из родника и поившая город, бесполезно пошла в море.
В тот день у городских фонтанов, где всегда собирались женщины с кувшинами, явственно обрисовался облик смерти. Город начал погибать от жажды.
Через пять дней ворота отворились и навстречу дружине князя начали выходить изнемогшие от жажды защитники. Они шли длинной вереницей, бросая к ногам победителей мечи, копья, щиты. Но не было радости на лицах славян и русов. Многие отвязывали висевшие у пояса баклаги и отдавали пленным. Те с благодарностью припадали к воде.
Без всякой команды и приказа черные мужики починили разрушенный водопровод, и вместе с киевской дружиной в город пришла вода. Может быть, это чуть скрасило горечь поражения и ненависть к вероломному врагу утишило. Исстрадавшиеся дети плескались в мутных водах фонтанов и жадно пили.
Владимир занял несколько зданий богатых горожан и стал праздновать победу, но праздник не получился. На его пир собрались только несколько бояр и воевод. У большинства же сразу нашлись какие-то неотложные дела.
Вин понатащили много. Привезли во всего Крыма. Выбивали у бочек дно и пили как воду! Непривычные к вину, славяне напивались как свиньи. Валялись, на потеху грекам, в лужах вина. Старшие дружинники-христиане тычками и оплеухами растащили всех бражников по постоям. А княжеский пир только набирал силу. Владимир пил полными чашами, лил драгоценное, многолетнее багровое вино на княжеские одежды. Захмелев, скинул кафтан и проливал вино на белую, вышитую по вороту оберегами княжескую рубаху…
– Точно в крови купается! – сказал немолодой рус, стоявший в страже, своему однополчанину.
– Бес его крутит! – ответил тот.
Владимир пытался петь и плясать. Но пьяна и бессмысленна была его песня, а плясать не мог – ноги не держали.
– Вишь, как греки-то на него смотрят! – говорили меж собою дружинники. – А как на него смотреть: свинья – она и есть свинья.
Спьяну решил Владимир отблагодарить Анастаса, который выдал водопровод киевлянам. Его разыскали и притащили.
Анастас оказался седым стариком, суровым и молчаливым. Он отказался пить вино и отказался принять за свое предательство награду.
