Боярин встал, снял шапку, прокашлялся.
– Порядок есть, – сказал он. – Порядок, сильно к войне способный. К примеру, воев перебьют – вдовые все по другим мужам уходят и детей рожают, так держава никогда недостатка в гожих к войне мужчинах не имеет. А чтобы не разбирали, коя пригляднее, все с закрытыми лицами бабы пребывают.
– Как с закрытыми лицами? А как же красоту ее увидеть? – загалдели бояре. – А для че же тогда жить?..
– Мудро! – говорили те, что постарше. – Мудро – чтобы, значит, все за мужьями жили.
– В дому у них порядок, примерно как у нас.
– А молятся как?
– Молятся строго. Пять раз в день. Где кто бы ни был – коврик расстилает, на колени бряк и молится.
– Сядут, калачом ноги, – не утерпел молодой помощник боярина. – Подуют так-то на правое и левое плечо свое, грянутся об пол лбом и взирают овамо и семо, яко бесноваты. Несть в той молитве ни радости, ни красоты…
– Вера она, может, и полезная, – сказал старый рус Стемид. – А только чужая.
– Перуну, что ли, поклоняться? – вскипел Добрыня. – Людей резать?
– Перуну уж почти не верует никто, – сказал спокойно старый Стемид, – но та вера была простая. А эта вовсе непонятная…
– Чужая вера, – согласился князь. – Думаю, нам не гожа.
– Вот понашлют они сюды священников своих, да за священниками вон придут. Вот тогда завертимся, – сказал Бермята.
– Это верно, – согласился тот, что в Болгарии побывал. – Они в Аллаха веруют с исступлением. По той вере ничего не боятся, на любую крайность готовы.
– Вот те и будет завоевание без войны. Сосед-то у нас – грозный! – сказал Добрыня.
* * *
Вторая вера – латинская, что немцы исповедовали да Владимиру принесли. А ведь союз с папской Европой, к примеру, приведет к гибели еще не возникшего государства. Потому что вослед за монахами да попами хлынут на славянские земли воинские отряды, и жестокое подчинение римскому папе будет подобно добровольной сдаче в плен. Рядом был пример Польши, принявшей латинскую веру, чтобы защититься от германского нашествия. Но немцы как воевали славянские земли, так и воюют, а король польский Мешко шагу ступить не может без оглядки на Рим да спросу у папы римского.
Был памятен и первый поход, который совершил Владимир, едва вокняжившись в Киеве, на города червенские – территорию, спорную с Польшей. Вослед за принятием веры латинской тут же придется города эти Польше отдать. Потому что Запад потребует, чтобы граница с дружественной Польшей, единоверной тогда, более не существовала…
Не одну ночь и не один день, взвешивая все «за» и «против», толковал с боярами и воеводами князь. Заново вспоминалась вся история отношений с Западом, пока не была выработана емкая и точная формула, сообщенная народу:
– Отцы наши сей веры не приняли, и мы не примем!
Формула, дипломатически верная, не оскорбительная (так как подразумевалось, что князь следует традиции) и полностью устраивавшая и дружину, и народ, не забывавших, что Польша Киеву более враг, чем союзник. Вой помнили, что во всех стычках с вятичами, тиверцами и особенно радимичами против киевских полян дрались ляшские рыцари.
* * *
Не было долгих разговоров и с раввинами. Считалось, что пришли они от земли Хазарской, но в земле Хазарской их уже почти не было, так что, скорей всего, это были раввины из киевских еврейских общин. Раввина, согласно дипломатическому этикету, выслушали со вниманием. Долго выспрашивали, без каверз и подвохов. Но, оставшись в узком кругу воевод и придворных, быстро припомнили, что произошло с Хазарией Великой, когда приняла она чуждую большинству населения веру. Кроме того, слишком свежи были раны от хазарского похода и слишком памятно хазарское рабство. При разговоре между собой страсти так накалились, что едва князь успокоил расходившихся воевод.
– Это дрались, дрались… крови лили, лили… А теперь вроде как им же в покорность и пойдем!
– Илья Муромец вона до сих пор израненный лежит, будет жив ли, неведомо, а то он бы вам тут сказал!..
– Сколь рабов из нас вытянули!
– Ты бы еще варягов вернул! – кричали славянские воеводы. – Мало тебе дани хазарской…
Владимир не ожидал такой ярости.
– Молчать! – орал он, вскакивая и замахиваясь на бояр. – Вы что, забыли, что князь не своей волей живет, но волю вашу исполняет! Что для князя превыше собственного хотения хотение подвластных ему?..
Мигом смолкли все крикуны. Потому что никогда ни один князь слов таких не говорил. Владимир сказал первым… А раз сказал, значит, сам думал так…
– Я что, забыл, на чьи деньги все злоумышления проливу Киева творились? Я что, забыл, кто печенегов и торков проливу нас наймовал? Я что, забыл, кто убил братьев моих Олега и Ярополка? А вы мне тут хазар да варягов поминаете!
– Ладно тебе злобиться, – примирительно сказал Добрыня. – Что завтра-то отвечать раввинам станешь?
– Да уж отвечу! – огрызнулся князь.
В этом бояре не сомневались. Князь был языкат и за словом в боярскую думу не ходил.
Утром он приказал как можно пышнее убрать самый обширный покой и всем боярам и воеводам одеться в лучшие и самые дорогие свои одежды. Величествен и строг был зал, в котором принял князь раввинов. Бревенчатые стены были увешаны коврами, ковры устилали полы. Вдоль стен длинной палаты на лавках сидели знатные, именитые люди в дорогих мехах и драгоценных одеждах, посверкивая многочисленными самоцветами, с варварским изобилием украшавшими оружие. Горело множество масляных греческих ламп. Князь, в парчовой, затканной золотом одежде, в бармах с огромными драгоценными камнями, в княжеской алой шапке с собольей опушкой, восседал на золоченом, византийской работы троне. Обочь каменными изваяниями стояли, опираясь на двуручные мечи, молчаливые громадные русы. Большинство бояр никогда не видело столько пышности и блеска сразу. Не одна боярская голова задумалась над тем, сколь приумножились богатства Киева за время правления князя Владимира. Выходит, и не расточитель он вовсе, и зря про него досужие языки бают, что князь все промотал на красивых рабынь да с дружиною пропил.
– Зови! – сказал князь.
Гнусаво и хрипло запели у терема трубы. В зал вошли раввины хазарские.
Были они в длинных черных одеждах, в шубах, крытых дорогим заморским шелком и бархатом, в лисьих шапках. Князь приветствовал их по всем правилам учтивости, которые преподали ему византийцы, задававшие тон государственным приемам.
После обязательных ритуальных учтивых фраз Владимир попросил раввина пересказать суть учения. Коротко, ибо столько раз было уже говорено, старший из проповедников изложил основы иудаизма. Спокойно и бесстрастно Владимир слушал, и воеводы с боярами стали опасливо вглядываться в красивое лицо князя:
А ну, как скажет: «Принимаем веру вашу!»
