На последнем привале подсел к нему Одихмантьевич. Сидел, в костерок хворост подбрасывал, а когда отроки обочь захрапели, во сне губами зачмокали, сказал:
– Вот, Илья, ты в Киев торопишься, а ведаешь ли, к кому идешь?
– Ко князю, ко Владимиру!
– Да полно тебе! Князь ли он?
– А кто ж?
– Рабычич! Рабычич княжеский! Отец его Святослав был князь истинный! По малолетству его Хельги Великая княжила, а как стал он на возрасте, женила его княгиня. И были у него два сына законных! Два воина крови княжеской! И Хельги Великая, и Святослав, сын Ингвара, коего славяне Игорем кличут, и сыновья его законные были викинги! От корня варяжского! А славяне были им слугами да рабами! Ингвара древляне на полюдье за жадность меж берез разорвали. Страшно, по-варяжски, им Хельги отомстила…
– Слыхал я… – прервал его Илья, не желая про зверства слушать. – Слыхал.
– Слыхал, да, может, не все! Убил Игоря князь древлянский Мал. А его исказнила Великая Хельги – княгиня киевская. А родову его в полон взяла. Так попала к нему Малуша древлянская да брат ее Добрыня, что нынче в Киеве воеводой набольшим. Была Малуша у Хельги рабыней-ключницей! Вот во тереме княжеском поял ее Святослав, и родила она ему сына внебрачного, князя нынешнего – Владимира.
– Ну и что? – сказал Илья. – Да у язычников все – грех. И брак у них не таинство, а блуд прилюдный! По мне, и два князя старшие ничуть Володимира не законнее! По мне, всем им одна цена, потому и пошел брат на брата и убил его, и далее усобиться будут, как не знают они веры Христовой и закона истинного.
– Хо! – засмеялся, скривив тонкие губы, Одихмантьевич. – В тех двух была кровь высокая, варяжская, княжеская, а это – сын славянки-рабыни…
– Что ты заладил: княжеская да княжеская… Христом сказано: несть ни князя, ни раба, но все – сыны Божии…
– Тебе, может, и так, а другим-то не так!
– Кому?
– Да хоть бы Рогнеде! Княгине истинной! Дочери Рогволда полоцкого… Еще при жизни Святослава, отца Владимира, посадил он сыновей своих законных, Олега да Ярополка, на княжение… Ярополк, старший, после смерти Святослава стал править в Киеве. Олег – в Овруче. А у Святослава новгородцы просили князя. Законные-то сыновья в такую даль не пошли, а послал Святослав Владимира.
– Да слыхал я и это. Вот князья-то ваши законные дружка дружку-то и поубивали… – отмахиваясь от Солового, как от мухи назойливой, сказал Илья. – Только отец умер, они и перегрызлись. Ярополк Олега убил, а Ярополка – варяги его любезные…
– Ты погоди варягов ругать. Когда распря меж братьями началась, Владимир из Новгорода к ним бежал и с ними же вернулся – походом на Киев идти…
– А варяги, как волки, на любую поживу кидаются…
– Не на любую! В Полоцке издавна старый варяжский род Рогволда сидит… Так ведь он-то Владимира не признал! С Владимиром на Киев шла дружина варяжская малая… Он и посватайся к Рогнеде, дочери Рогволда, а она и ответила: «Не хочу розути
[9] сына рабыни…»
– Я знаю это! – сказал Илья. – Пошел Владимир на Полоцк, взял его, убил Рогволда и сыновей его и поял Рогнеду силою! Вот обычай языческий! И к чему ты мне все это сказываешь?!
– А к тому, что не всеми Владимир-князь признан! И явись сила – полетит он, как пух по ветру, из Киева. А сила может быть любая!
– Это какая ж любая – он князь!
– Да он такой же князь, как и ты! Мой-то род еще и постарше будет!
– К чему ты клонишь, не пойму я!
– К тому, что сейчас не кровь в жилах дело вершит, а кровь, что из жил бежит! Не прогадай, ко Владимиру-князю в дружину торопясь! Найдется и на него сила! Сейчас у него всего-то варяги да дружина Добрыни-древлянина – дяди его, дружина славянская. Варяги-то в любой момент на другую сторону преклонятся. Кто больше заплатит да кормление даст, тому и служить станут. А славянская дружина – малая… С ней легко!.. Вот и выйдет, что нынче – князь, а завтра – мордой в грязь…
Не мог уснуть в ту ночь Илья. Все, что говорили ему калики перехожие в Карачарове, подтвердил этот разбойник муромский, который, видать, много знал, с варягами, болгарами да хазарами якшаясь. Да и годами был немолод и опытен…
К чему он говорил: «Нет, мол, у князя ни силы, ни власти»?
Так потому и ведет к нему отроков Илья, чтобы князь усилился…
Но князь-то языческий. И вон какой грех сотворил с Рогнедою.
Уж тут не только по христианским законам грех, и по варяжским, и по славянским – вина непрощеная!
Сказывают, для него и по окрестным селам по триста наложниц держат. Язычники считают: чем князь родовитей и удачливей, тем плодовитее. Тогда и земля его богаче да урожайнее… А ну, как и впрямь приду в Киев, а дружина варяжская к какому иному вождю шатнется?..
Сбросят Владимира-рабыча! Скажут: «Нет в нем княжеской крови!» Мучительные эти мысли спать не давали, кошмаром душили, когда забывался Илья коротким сном. Да и во сне-то все сеча кровавая мнилась. Вставали посеченные Ильею печенеги… тянули к нему руки окровавленные, а он все рубил и рубил, как по стогу сена. Закричал Илья во сне, проснулся, сел…
– Господи! Вразуми…
Розовели небеса на востоке; разрумянившись и разметавшись под плащами, спали юные отроки, будто не было сечи, а спали на печи ребятишки…
И вдруг стало ясно Илье: «А что нудиться? Что себя изводить? Калики перехожие, старцы, чудо исцеления со мной сотворившие, благословили князю служить. Что тут думать да смущаться?! Не воинское это дело, присягнувши да обетовавшись, решение менять!»
– Хоть бы я и один у князя остался! – сказал вслух Илья. – А не предам, как варяги Ярополка, не побегу как язычник!
– Что, что? – вскинулся спавший рядом Соловей.
– Подыматься пора! – сказал Илья. – Умываться, снаряжаться, ноне в Киеве будем…
«Собрался ты в пир… – подумал, глядя в спину спускавшемуся к реке умываться Илье, Одихмантьевич, – а не угодил бы ты в оковы. – И еще подумал: – С таким тугодумом свяжешься – беды не миновать! А жалко! Повернуть бы в Киеве по-своему! Посадить своего князя да выйти при нем в воеводы набольшие! Кабы сидел в Киеве наместник Хазарин не то Болгарии Волжской, а хоть бы и кто иной, – можно было бы ему послужить. И не быть у Владимира пленником, а вернуться в городище свое княжеским человеком: огнищанином, а то и наместником. Только князь должен быть свой! – И еще подумал и чуть не вслух сказал: – В Киеве еще неизвестно как повернется! Поживем – увидим».
Под высоким берегом, где они ночевали, Илья купал Бурушку в холодных водах реки. Конь фыркал, бил широким своим копытом, прыгал-играл вокруг полуобнаженного богатыря. Слепила вода, отражая солнечные лучи, драгоценными камнями сверкали брызги, лоснился мокрый круп коня, блестела мокрая спина муровлянина.
