Да, а что же я?
Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я определенно сделал свой выбор. Пусть он пугает меня, пусть приведет к одиночеству – я не жалею о нем.
Здесь у меня будет два дела, которые занимали героев последующих, очень коротких историй. Я их быстро расскажу.
Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр, не имела тогда успеха. Она называется «Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния».
Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации и однажды послал к чертовой бабушке все, что у него было, – раскрасневшуюся от бешенства молодую невесту у алтаря, карьеру, все, ради чего вкалывал – и лишь затем, чтобы в битом «Понтиаке» отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.
Я уже сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе, мотаясь по просторам с поднятым к небу карнизом от занавески для душа и моля о чуде.
ТУРОБЛОМ:
ощущения туриста-дефлоратора, приехавшего туда, где он надеялся оказаться первопроходцем, но обнаруживающего там других людей, приехавших за тем же. Раздраженный этим обстоятельством, человек отказывается даже разговаривать с ними, так как они разрушили его представление о себе как о личности оригинальной.
Дег с Клэр прямо-таки завелись от любопытства, так им хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным; я сплю спокойнее, зная, что Молодой Человек все еще скитается по пустыням и возделанным полям.
Вторая же история… Да, она чуть посложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… Ладно, назовем вещи своими именами – она обо мне.
Ко мне она относится больше, чем к кому-то другому. И еще до смерти хочется, чтобы то, о чем в ней рассказано, произошло со мной.
Вот чего мне хочется: лежать на острых как бритва скалах полуострова Баха, сверху напоминающих человеческий мозг. Хочу, чтобы вокруг все было голо – никакой растительности, на моих пальцах – следы морской соли, а в небе пылает химическое солнце. Не слышно ни звука, полная тишина, только я и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за блестящими, как капли ртути, рыбами.
Из маленьких ранок на коже, оставленных камнями, сочилась бы, сразу же сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, в озоновый слой. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, только они будут принадлежать пеликану, прилетевшему со стороны океана, – большой, глуповатой, веселой птице; он приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок – маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
1 января 2000 года
Я ехал в Калексико днем мимо Солтон-Си, огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов.
Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Глядя на земли округа Империал, я чувствовал гордость – это «зимний сад Америки». После сурового бесплодия пустыни – ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля шпината, отары овец и стада коров далматинской породы – все это кажется биосюрреализмом. Здесь все плодоносит. Даже пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль дорог.
Около часа назад, когда я подъезжал к этой долине плодородия, со мной произошло нечто необыкновенное; об этом, мне кажется, необходимо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в долину Солтон-Си через Бокс-каньон. В распрекрасном настроении я пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка. С придорожного дерева я сорвал теплый апельсин размером с голову младенца, и в этот момент меня засек фермер, выехавший на тракторе из-за угла; он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Доброта фермера показалось мне глобальной. Сев в машину, я закрыл окна, чтобы не выпустить запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые в тот день увидел горизонт – над Солтон-Си, – а на горизонте картину, от которой моя нога непроизвольно нажала на тормоз, а сердце едва не выпрыгнуло изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба далеко-далеко на горизонте – злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал мне под ноги. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого «Эль Камино», набитого рабочими-эмигрантами. Но – никаких сомнений; да, на горизонте был гриб. Это не было игрой воображения. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, похожим на выхлоп, всепожирающим.
Меня охватил ужас; кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Мог ли этот апокалипсис произойти после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно, лишь попса да с трудом различимые мексиканские радиостанции. Неужели я спятил? Почему все так спокойны? Навстречу мне проехали несколько машин; никакой спешки. Делать было нечего; охваченный противоестественным любопытством, я двинулся дальше.
Гриб был таким огромным, что, казалось, бросал вызов перспективе. Я понял это, подъезжая к Броули, небольшому городку в пятнадцати километрах от границы края. Каждый раз, когда я думал, что приближаюсь к эпицентру, оказывалось, что гриб все еще далеко. Наконец я подъехал так близко, что его резиново-черная ножка закрыла ветровое стекло. Даже горы не кажутся такими огромными, а между тем, несмотря на свою гордыню, они не способны заполонить все пространство. А ведь Дег уверял, что эти грибы – совсем маленькие.
Наконец, круто повернув вправо на разветвлении 86-го хайвея, я увидел основание гриба. И сердце мое радостно подпрыгнуло: мне стала очевидна тривиальность и безобидность его природы: фермеры сжигали остатки соломы на полях. Черное чудовище, устремленное в стратосферу, было рождено хрупкими оранжевыми язычками пламени, пробегающими по стерне. Все это до смешного не соответствовало эффекту – облако дыма было видно на расстоянии пятисот миль; бьюсь об заклад – даже из космоса.
Событие это стало также своего рода аттракционом для зевак. Проезжая мимо горящих полей, машины снижали скорость, а многие, как и я, останавливались. Помимо дыма и пламени, огонь оставлял обуглившееся тело предоставленной всем ветрам земли.
