– Как сказал Сен-Жон Перс, «человек состоит из того, что он ест». Вы хотите, чтобы я состоял из этого?! – Дима брезгливо отодвинул кашу.
– Этот рацион утвержден Минздравом… – растерянно возразила она.
– О, если бы ваш Минздрав можно было смыть, как я смыл мою великую картину! – взревел он и запустил тарелкой в стену, оклеенную фотообоями, на которых зеленела весенняя березовая роща…
…Услышав грохот и увидев пшенку на стене, дежурная сестра подняла тревогу, примчались санитары со смирительной рубашкой. Но Маргарита Ефимовна упросила их не связывать бунтаря.
Вызвали доктора Мягченко, он внимательно осмотрел буйного пациента, потом глянул на смущенную заведующую пищеблоком, улыбнулся чему-то своему и разрешил пообщаться, но недолго. Молодые люди проговорили до самого ужина, который был съеден больным с отменным аппетитом. Жарынин не хотел отпускать Маргариту, читал стихи, посвящал в тайны большого искусства и божился: когда его выпустят отсюда, он обязательно пригласит ее в ресторан Дома кино, где шашлыки подают к столу прямо на небольших мангалах, пышущих раскаленными углями. Потом он пошел провожать ее к вечно запертой двери…
Коридор психиатрического отделения – это тесный сюрреалистический бульвар. Туда-сюда прогуливаются нездоровые люди, они бормочут, кривляются, шумно навязываются или, наоборот, молчат, погруженные во мглу душевного недуга. Однако в тот миг случилось чудо: коридор был пуст, более того, дверь в процедурный кабинет по чьему-то недосмотру оказалась открыта. Жарынин внезапно увлек Маргариту туда, исцеловав так, что молодая безмужняя женщина потеряла голову. После этого она часто его навещала, приносила разные вкусные блюда, которые любовно, вспоминая процедурный кабинет, готовила для этого удивительного мужчины. Но остаться наедине им больше не удавалось.
Тем временем на высшем уровне состоялись важные международные переговоры. Запад, которому, честно говоря, некуда было девать эти чертовы трубы большого диаметра, пошел на попятную, но при условии облегчения участи диссидентов, томящихся в неволе. В небольшом списке страдальцев (узников совести в СССР было гораздо меньше, чем на Западе труб) значилась и фамилия Жарынина. Немедленно последовал приказ отпустить больного. Напрасно доктор Мягченко убеждал, что он как врач категорически против, что надо довести лечебный курс до конца и дождаться стойкой ремиссии, иначе возможны острые рецидивы. Бесполезно. Принципиальному врачу объявили о неполном служебном соответствии, и он подчинился…
Бедная Маргарита Ефимовна, узнав об этом, проплакала всю ночь. Она-то насмотрелась больничных романов, заканчивавшихся в момент выписки пациента. Где, когда еще ей встретится такой яркий и бурный мужчина? И вдруг на следующий день, миновав проходную, она увидела Жарынина. Тот стоял на углу Потешной улицы и набережной с огромным букетом желтых роз. Они сели в поджидавшее такси и помчались в Дом кино, пили вино, ели шашлык, шипевший на жаровне, и коленями под столом объяснялись друг другу в нестерпимой любви. А чего ж вы хотите? Был самый июнь, когда ночи теплы, ароматны и коротки, когда чувственностью веет из каждой подворотни, когда даже музейная мумия испытывает во сне фантомную эрекцию…
К ним все время подходили и подсаживались знаменитости, чокались, обнимали Жарынина, поздравляли со свободой, обещали похлопотать в Госкино, чтобы ему разрешили восстановить «Плавни». Но он всем отвечал, что сейчас из всех искусств важнейшим для него является искусство обольщения Маргариты Ефимовны. Какая женщина тут устоит? Из ресторана они помчались к ней домой, пугая молоденького таксиста стонами нетерпения и всхлипами поцелуев. В маленькой, со вкусом обставленной двухкомнатной квартирке им никто не мешал: десятилетний сын Тима оздоравливался в пионерском лагере. Ах, какой это был медовый месяц! Первой не выдержала раскладная тахта. Ах, какие то были ночи! Многие люди, охладев и разлюбив, остаются вместе, прощают друг другу обиды и измены только из благодарности за те первые месяцы невозможного счастья, ибо его дальние отголоски, словно неизлечимые вирусы нежности, до конца жизни бродят в давно остывшей крови…
Вернувшись из пионерского лагеря, Тима с ревнивым удивлением обнаружил у себя дома незнакомого шумного дядю, на которого мать смотрела с немым восторгом и с которым бурно спала на новой широкой арабской кровати. Это был удар. Впрочем, скоро они подружились, ведь новый мамин муж работал не где-нибудь и не кем-нибудь, а лектором в кинотеатре «Иллюзион», куда Тима теперь мог ходить без билета на любые фильмы, даже детям до шестнадцати…
P.S. Через двадцать лет Дмитрий Жарынин решится снять новый фильм и опять сойдет с ума. Но об этом в моем романе «Гипсовый трубач».
Любовник из косметички
Киноповесть
1. Аптекарский огород
Из двух несчастных семейных пар может сложиться одна счастливая. Об этом наш рассказ.
Немолодой чиновник московской мэрии Константин Федорович Черевков женился на белокурой выпускнице факультета искусствоведения Юлии. Он пошел на этот сладкий шаг, задумавшись, кому же оставить нажитые миллионы. Она согласилась на брак после долгих уговоров матери Анны Семеновны. Юлия послушала-послушала и решила: уж лучше никого не любить в замужестве, нежели в одиночестве. А тут хоть дети пойдут. Но дети-то у них как раз и не получались. Они жили в пентхаусе с окнами на «Аптекарский огород», что на проспекте Мира, в двухстах метрах от станции метро «Проспект Мира». Грустя, Юлия часто ходила с книгой в этот зеленый оазис среди асфальтовой Москвы – читать и грезить о невозможном.
Вторая пара – Анита и Кирилл Подрамниковы. Он – художник, портретист, ученик Глазунова, но предпочитает пастель. Кирилл не пишет парадных морд, а рисует обычных людей и мечтает издать альбом «Московские лица». В браке несчастен. Анита – светская домохозяйка и грудастая дура из хорошей семьи, возможно, актерской. Как верно подметил Сен-Жон Перс: «К умным мужчинам судьба непременно цепляет глупых баб, подобно тому, как при Советской власти к сервелату в нагрузку давали пшенку». Итак, Анита страшно злится, что муж мало зарабатывает, уговаривает бросить к чертовой матери нищий реализм и стать преуспевающим актуальщиком. Она тычет ему в пример друга-однокурсника Эрика Молокидзе, который поначалу писал добротные пейзажи, а потом выставил на «Винзаводе» кинетическую биоинсталляцию «Жопы & Ягодицы» и, прославившись, заработал кучу денег. Но Кирилл верен реализму, как монархист убиенному императору. Он перебивается, преподает рисование в обычной школе и стойко сносит упреки жены. А та, разумеется, изменяет ему с Эриком, пока муж бродит по паркам, выискивая интересные лица. Если находит, пристраивается неподалеку и… чирк-чирк… уже засновал по шершавой бумаге мелок.
И вот однажды, забредя в «Аптекарский огород», Кирилл заметил на парковой скамейке у пруда в тени удивительной старинной ивы, напоминающей по форме ископаемого ящера, элегантную молодую женщину. Она склонилась над книгой в таком неизъяснимом чеховском обаянии, что он сразу почувствовал мощный адреналиновый удар в сердце, который простодушные эллины принимали за выстрел Эрота…
