15 апреля 1547 года был составлен не дошедший до нас документ, который неоднократно упоминается в других актах. Речь идет о письме Жана Кеснеля новому королю Генриху II с изложением обстоятельств дела Филиппа Кавелье и протестов как с его стороны, так и со стороны его друзей. Можно предположить, что их активность не на шутку встревожила королевского комиссара. Ведь Кеснель получил свои полномочия от Франциска I, а Генрих II не особенно жаловал верных слуг своего отца, и все говорили о грядущих кадровых перестановках. В условиях прихода к власти «новой метлы» бурные протесты со стороны подследственного могли привести к самым неожиданным результатам, и Жан Кеснель спешит изложить королю свою версию событий.
К сожалению, до нас не дошел этот документ, способный пролить свет на многие обстоятельства дела. Но если донесения, адресованные королю, сохранялись сравнительно редко, то документация, исходящая от короля, регистрировалась куда более аккуратно. В документах сохранилась копия письма Генриха II
[160] Жану Кеснелю от 1 июня 1547 года.
Комиссар должен был быть доволен его содержанием: новый король
[161] подтвердил его полномочия, вспомнив письмо отца, который поручил советнику Кеснелю «действовать против фальшивомонетчиков, биллонеров
[162] и прочих нарушителей нашей монеты» и приказал судить их при помощи шести советников.
Генрих II с удовлетворением отмечает, что
приговоры, вынесенные нашими суверенными куриями, завершили многие процессы и казнили многих фальшивомонетчиков, но что еще есть некоторые, кто содержится ныне в тюрьмах, и среди прочих некий Филиппо (!) Кавелье и его жена, со стороны которых имелись [встречные иски].
Король, по сути, выдает временное продление чрезвычайных полномочий комиссии Кеснеля — «даем вам право осуществить то, что осталось, без получения на то нашего особого разрешения, желая противодействовать ущербу, нанесенному нам и общему благу (republique), в силу чего мы желаем, чтобы указанный процесс был завершен с наибольшим тщанием». Что же касается других процессов, находившихся на стадии расследования, их надлежало также спешно завершить, подготовить к судебным заседаниям и отправить в парламент, «чтобы там по вашим представлениям были вынесены судебные решения. Ибо такова моя воля…».
Вот как воспроизводится заключительная часть данного документа в подшивке Монетной курии:
Подписано в 1547, в первый день июня, в первый год [правления]. Король в своем совете. Секретарь Роштель.
Запечатано двойной висячей печатью, другой рукой приписка:
Копия снята мной, Журденом Александером, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, королевского прокурора, для дальнейшего использования по его разумению. Сделано 8 июня 1547, Александер.
Помимо прочего мы можем оценить скорость распространения информации. Письмо было составлено от имени короля в его резиденции Сен-Жермен-ан-Ле близ Парижа, затем за неделю оно дошло до Руана, поступило в местный парламент и было скопировано по просьбе королевского прокурора. Им оказался, конечно же, тот самый Бюлт, о котором упоминается в нотариальном акте Кавелье. Общий ход событий пока вполне ясен. Комиссия Кеснеля приступила к работе и среди прочих арестовала Кавелье и его жену Перетту где-то в 1546 году (на этот год указывают данные нотариального акта 1553 года, где говорится о семилетнем заточении). Как правило, по делу о фальшивой монете арестовывали и жену подозреваемого, чеканка или подделка монеты всегда проводилась втайне дома, и домашние не могли не знать об этом. Кавелье подает встречный иск, по-видимому обнадеженный сменой короля
[163]. Однако иск не возымел успеха, король, может, и был склонен ограничить полномочия комиссии Кеснеля, оставив за ней на будущее только дознавательные, а не судебные функции, но суд над Кавелье должны были вершить именно те, кто возбудил этот процесс и на кого тот пытался подавать жалобы. Кеснель и его люди спешат (о чем свидетельствует быстрота снятия копии), для них дело Кавелье имеет особое значение: комиссия должна доказать королю свою эффективность, в противном случае суд над Кавелье будет их «лебединой песней». Как бы то ни было, дела четы подследственных были очень плохи.
Однако супруги не сидели сложа руки, о чем косвенно свидетельствует новое королевское письмо, адресованное на сей раз всему парламенту Руана
[164] и датированное 27 октября 1547 года. В нем упоминается об уже известных нам предшествующих документах, причем отмечается, «что названный Кавелье и его жена потребовали отвода нашего советника Кеснеля… посредством чего указанный процесс пребывает без движения». Король желает положить этому конец и предписывает парламенту Руана «обеспечить решение суда по этому процессу». Завершение процесса надо поручить «тем из вас, кого сочтете нужным, и наделить его теми же или подобными правами, что и Кеснеля в его комиссии».
На обороте письма указано:
За короля составил мэтр Франсуа де Конар, ординарный мэтр прошений Дворца. Подписано Робилар, наложение печати (collation) осуществлено в Лонгвале и переписано мной, Жаном Делапортом, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, прокурора короля в указанной реформации 27 ноября 1547 года.
Проясняется статус Робера Бюлта — он не был королевским прокурором парламента Руана, как можно было понять из предыдущего королевского письма, но всего лишь королевским прокурором «указанной реформации», то есть той же самой комиссии Кеснеля. Это значит, что его полномочия были временными, а статус — не слишком высоким. Обратим внимание, что на сей раз скорость движения письма замедлилась. Между наложением печати и составлением копии в парламенте Руана прошел целый месяц. То ли письмо шло медленнее, то ли копию снимать не торопились.
Таким образом, вопреки буквальному содержанию письма, ясно, что сопротивление четы Кавелье не было лишь жестом отчаяния, заранее обреченным на провал. Подавая отвод Кеснелю, они, вероятно, старались сыграть на противоречии между ординарной судебной корпорацией (парламентом Руана) и экстраординарной комиссией. Им удалось главное — получить некоторую отсрочку (их вполне могли бы казнить «под горячую руку», а казнь фальшивомонетчиков была мучительной). Вроде бы компетенция Кеснеля подтверждена, но лишь как следователя, а не судьи. Обратим внимание, что если король называет его команду просто комиссией или же вообще никак не именует, то они устами прокурора продолжают гордо именовать себя реформационной комиссией, то есть претендуют на нечто большее, чем просто на поимку жуликов.
