— Погоди, еще не время.
Но животное оказалось упрямым. Пес вновь поднялся, вновь упал.
— Лежи…
Наконец Лютеру удалось соскочить на пол, и он побрел к двери.
— Видишь, сам понимает, что ему здесь не место.
Выбрав себе уголок возле батареи в прихожей, на ковровой дорожке, Лютер прилег и не отрываясь смотрел на дверь — то ли стерег, то ли ждал, что именно оттуда должен появиться его хозяин.
— Ждет кого-то.
Только тут Тамара спохватилась, что еще не помылась после операции. Забрызганный кровью халат, несколько капель собачьей крови запеклись на ее лице, Да и Дорогин выглядел не лучше.
— Теперь обед придется готовить на троих. Ты хоть представляешь, сколько этот кобель жрать будет? Это сейчас он такой слабенький, а почувствует силу, будет хлебать будь здоров, мяса на него не напасешься, — Тамара говорила так, будто бы ей из своего кармана придется оплачивать проживание в доме нового постояльца — Лютера.
Она сняла зеленоватый халат, заставила то же самое сделать Дорогина, забросила их в стиральную машину и включила ее на кипячение. Дорогина раздражало то, что в доме Рычагова нигде не было задвижек — ни в ванных комнатах, ни в туалетах. Дом ему строили, когда тот жил один, и в этих нехитрых приспособлениях, в общем-то, не было нужды. Теперь хирургу не хотелось портить новые двери, вворачивая в них шурупы.
Тамара знаками показала Дорогину, что будет первой принимать душ, для этого продемонстрировала смену белья и сложенное в аккуратный брикет полотенце.
Сергей остался сидеть в комнате, глядя на закрытую дверь ванной, из-под которой пробивалась узкая полоска света.
— Какого черта я волнуюсь, как мальчишка?
Слышался плеск воды, Тамара напевала без слов. И ему казалось, что сквозь занавеску душевой кабинки он видит окутанную паром обнаженную женщину. И почему-то ему виделось, что у Томы, стоявшей под душем, абсолютно сухие волосы, пышные, такие, какими он их запомнил, когда впервые случайно во время осмотра прикоснулся к ним рукой. Он чувствовал в себе желание встать, подойти к двери, открыть ее и нагло смотреть на то, как моется Тамара.
По-другому случиться и не могло. Он жил в доме Рычагова затворником, единственная женщина, которая находилась рядом, это Тамара, которой он был обязан многим, по большому счету, жизнью. Ведь это она вместе с хирургом вытаскивала его из могилы, возвращала с того света.
— Тамара, — беззвучно проговорил он, словно пробовал это слово на вкус.
И Дорогин стал убеждать себя, что его фантазия, его желания — есть ложный посыл.
"Она единственная женщина, которую я вижу в последние месяцы. Естественно, природа берет свое, и я начинаю думать о ней не так, как следовало бы делать это мне.
Она — любовница Рычагова, значит, мне не стоит приближаться к ней. — Но тут же вспомнились слова, услышанные им от Тамары в больничной палате. — Ну что, что я услышал в них? — допытывался у себя Дорогин. — Ей тоже скучно… Да, да, все это происходит от скуки".
Он даже на какое-то время забыл о том, что в прихожей лежит Лютер, и лишь жалобный лай вернул его к реальности. Явственно виденный им образ обнаженной женщины, окутанный паром, растворился, исчез.
— Ну что? — он говорил тихо, так, чтобы не услышала Солодкина, присев на корточки возле пса. — Болит? Я знаю, что болит, но поверь, мне было не слаще. Тебе еще повезло, что сразу после операции увидел свет, я же ждал этого долгие дни.
Шум воды смолк, и Дорогин, как будто бы был занят чем-то постыдным, заспешил в комнату, чтобы Тамара не застала его возле пса.
Она вышла из ванной в халате, босиком, мокрые волосы прилипли ко лбу.
Тамара тут же зябко поежилась:
— И холодина же у нас!
Она обошла комнату, включив все отопление, какое только было можно, задействовав калориферов киловатт на пять, от перепада напряжения даже мигнула лампочка в ванной.
Дорогин слышал запахи шампуня, дезодоранта, исходившие от Тамары, они туманили ему голову. Ему казалось, что сквозь эти запахи он улавливает еще один, еле различимый, — запах женского тела, ощущает его так, как собака чует след прошедшего по дороге несколько дней тому назад человека.
Он зашел в ванную комнату, плотно прикрыл дверь и стал раздеваться. Мелкие капельки воды на кафельном полу, испарина, выступившая на большом зеркале, женское белье, небрежно повешенное на полотенцесушители.
Лифчик еще хранил форму женской груди, и Сергей Дорогин не удержался, провел пальцами по мягкой розовой стороне внутренней части кружевного конуса. Тут же отдернул руку, будто обжегся. Попытался заставить себя не думать о Тамаре. Но не думать он смог всего лишь секунд десять, повторяя про себя одно-единственное слово, называл вещь, которая первой попалась ему на глаза: занавеска, занавеска, занавеска.
Но за те десять секунд он успел в мыслях, двигаясь вдоль логического ряда, вновь перейти от занавески к женщине.
«Занавеска — она женского рода, за ней совсем недавно, когда я думал о ней, стояла Тамара. Капли воды на ней, они летели с ее обнаженного тела».
Он ступил на поддон душа, сделанного из нержавеющей стали, ощутив подошвами тепло той воды, которая стекала с Тамары, взял в руки губку, еще покрытую пеной, в которой темнел вопросительный знак ее волоска, и долго-долго, сам не ступая под воду, мыл губку в струе горячей воды. Она напитывалась влагой, Дорогин ее сжимал, вновь выступала пена, вновь на белом черным росчерком возникал ее волосок. И на вопрос, который тот ставил, пока еще не существовало ответа. А ведь всегда и повсюду — так устроено — мужчина ставит вопрос, а женщина на него отвечает.
— Проклятье, так и сойти с ума не долго.
Дорогин, сняв усталость под душем, стал возле умывальника и вгляделся в свое отражение. К бороде он никак не мог привыкнуть, она казалась ему чем-то лишним.
Тронул ее рукой.
"Сбрить? Нет, потом. Но подровнять ее не мешало бы.
Да и волосы следовало бы подстричь".
Он огляделся. Никаких инструментов, пригодных для этого, на глаза не попалось, лишь легкий одноразовый станок в упаковке лежал на зеркальной полочке. Только Муму коснулся дверной ручки, как вновь его мыслями завладела Тамара. Он понимал, что лучший выход для них — разойтись по разным комнатам, не видеть друг друга до прихода доктора Рычагова. Он не знал, о чем именно сейчас думает женщина. Но тот факт, что она тоже оставалась в комнате, дожидаясь, пока он помоется и выйдет, говорил о многом.
Тамара сидела в глубоком кожаном кресле, положив ноги на сиденье стула, который был чуть выше кресла. Полы махрового халата разошлись почти полностью, обнажив ее ноги. В комнате было очень тепло, даже жарко, и вместе с тем свежо. Ароматный дым тонкой сигареты, дымившейся в пальцах женщины, усиливал это ощущение.
