Тех товарищей, которые оставались в России… гораздо больше в нашей партии и ее руководстве, чем бывших эмигрантов, и они, конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты. Ведь у нас в партии осталось мало эмигрантов. На 2 миллиона членов партии их наберется 100–200. Из числа 70 членов ЦК едва ли больше 3–4 жили в эмиграции… Пребывание за границей вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров, рабочего движения, литературы всякого рода, беллетристической или научной. Я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет за границей, жили где-нибудь в Шарлотенбурге или Латинском квартале, сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее»
[429]. Мне трудно судить о том, что все же полезней для революционера: просиживать в кафе и почитывать литературу на десятке языков или – сидеть годами по деревенским избам, больше общаясь с женской частью трудового народа?
* * *
После приезда Ленина в Петроград Сталин, в отличие от Каменева, не повел открытую борьбу за сохранение своей линии (и лидерства) на объединение меньшевиков и большевиков. Однако он продолжал вести переговоры с членами ВЦИК, а главное, сохранял с ними, в основном с грузинами Чхеидзе и Церетели, личные отношения. Я думаю, что на «примиренческую» позицию толкала Сталина не только политическая ситуация, но и нежелание вновь рисковать жизнью и относительным благополучием ради теоретических построений заграничного вождя. Поэтому Сталин вместе с Каменевым старались отстраниться от ленинского радикализма и даже придержать его особенно резкие полемические выпады. Ленина все это бесило.
Как известно, Ленин имел совершенно другой взгляд на развитие ситуации в России и на действия большевиков. В своих «Апрельских тезисах» он был радикален и непримирим: курс на социалистическую революцию и никаких политических союзников, кроме Троцкого и его сторонников, то есть «промежуточных» между большевиками и меньшевиками социал-демократов. В этой ситуации Сталин пытался лавировать. Поскольку Ленин был занят политической борьбой, партийной публицистикой и теоретической подготовкой захвата власти, то практическим руководством «Правдой» все более занимался Сталин. И хотя он формально вновь стал придерживаться ленинской позиции по отношению к другим левым партиям, а позже и по отношению к вооруженному восстанию, он, говоря словами Евангелия, был по отношению к нему «не холоден и не горяч».
Большинство современных исследователей считают (как полагал в свое время Троцкий), что по всем животрепещущим вопросам у Сталина между мартом и октябрем 1917 года просто не было своего четко сформулированного мнения. В этом они видят проявление его политической беспринципности и теоретической беспомощности. А откуда, собственно говоря, у Сталина могло быть четко сформулированное мнение по важнейшим теоретическим вопросам исторической эпохи? Вся его интеллектуальная работа в последней четырехлетней ссылке заключалась в чтении старых газет, редких писем и вялых попыток что-то читать из серьезной литературы. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Луначарский, Покровский и другие большевики, прибывшие из-за границы, прекрасно ориентировавшиеся в мировой политике и в мировом социалистическом движении, с легкостью вошли в революционную жизнь Петрограда. Сталин же был не просто провинциал, до того считаное число раз побывавший в столице и очень короткое время бывавший за границей, а человек, который после сибирского «медвежьего угла» враз оказался в центре революционных исторических событий. Учитывая это, упрекать его в «двуличии», непонимании ситуации 1917 года или в антиленинской тенденции, в приверженности к политической линии Каменева и т. д. несправедливо, а главное – фактически идти тем же путем, каким шли бывшие революционеры, позже сводившие счеты друг с другом. Однако все серьезные историки, писавшие об этой эпохе, оказались втянутыми в неуместную полемику о том, кто из ленинцев был «большим» большевиком. Я же не вижу причин для того, чтобы упрекать Сталина (как и других колебавшихся большевиков) в отсутствии четко выраженной политической линии. К тому же Сталин был плохим оратором, поэтому не мог и не хотел выступать перед большими аудиториями, в отличие, скажем, от Троцкого, Ленина, Каменева или Зиновьева. Он был посредственным партийным журналистом, писавшим невыразительные, дежурные статьи. И хотя он в это время постоянно печатался по-русски в центральных большевистских органах, его статьи малоинтересны и эмоционально бледны. Все, в том числе и Троцкий, утверждают, что он был хорошим тактиком и организатором. Но его организаторские способности не шли ни в какое сравнение со способностями того же Троцкого или Свердлова и были очень специфичны – он хорошо умел вести скрытую, закулисную работу. И эти его качества очень пригодились в переговорах с меньшевиками, особенно с грузинами и особенно в то время, когда надо было спасать Ленина после неудач июня 1917 года, когда надо было подготовить для него нелегальную квартиру у Аллилуевых или помочь переправиться в другое тайное убежище. Коба был хороший и надежный конспиратор, и именно за это Ленин его ценил и неизменно поддерживал в первых рядах своей партии. Все это по-человечески сближало его с Лениным, но политически Ильич в тот момент был увлечен Троцким, и только им.
Мне кажется, эта политическая «любовь» Ленина к Троцкому накануне октябрьских событий сыграла не последнюю роль в отчуждении самых близких до того членов его партии. Выступление Каменева и Зиновьева против ленинского плана восстания, полузавуалированная их поддержка Сталиным в «Правде» отражают не только страх перед последствиями в случае неудачи, но в первую очередь их ревность и опасение остаться на вторых-третьих ролях в случае удачи альянса Ленина – Троцкого. Ведь когда в июле 1917 года Троцкий еще только замаячил на большевистском политическом горизонте, именно они, включая Сталина, были самыми решительными сторонниками немедленного захвата государственной власти под прикрытием восстания «вооруженных масс»
[430]. Но уже к октябрю 1917 года происходит открытый поворот на сто восемьдесят градусов самых надежных, не раз проверенных ближайших сподвижников Ильича – Зиновьева и Каменева, при закулисной поддержке Сталина. Недаром Каменев, направивший по соглашению с Зиновьевым заявление в газету М. Горького «Новая жизнь» с протестом по поводу вынесенного 10 октября решения о вооруженном восстании, писал: «Не только я и Зиновьев, но и ряд товарищей – практиков (выделено мной. – Б. И.) находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом»… Сталин уже тогда был в негласном союзе с Зиновьевым и Каменевым. Я думаю, не в последнюю очередь благодаря этому союзу «практиков», заключенному еще в 1917 году, Сталин пришел к власти в 1922 году, а затем успешно громил Троцкого.
Ленин знал о неустойчивых настроениях своего протеже-«практика» и поэтому дисциплинировал его важными должностями в партийной иерархии, постепенно превращая в свое доверенное лицо. Позже Ленин, припоминая колебания Сталина, насмешливо называл его «демократом» и «старым фракционером»
[431]. Двусмысленную политику Сталина накануне Октября Троцкий позже называл «осторожным лавированием».
